Правосудие – тюремное и казённое [1]
Валерий Абрамкин

Тюремная разборка

Весной 81-го поднимается к нам в зону Леша, парень лет двадцати из Москвы – земляк, значит. Такой добродушный парень, спокойный, улыб­чивый. Его посадили за автодорожное происшествие. Вез Алексей своего приятеля по работе после какой-то служебной пирушки. Приятель был в доску пьян, Алексей тоже принял, но чуть-чуть: все-таки за рулем. На Большой Академической неожиданно со встречной полосы сорвалась прямо на них грузовая машина. Алексей, пытаясь предотвратить столкновение, взял резко вправо и врезался в столб. Сам Алексей получил несколько синяков, но приятель погиб. И, хотя в ходе следствия непонятно было, отчего тот пас­сажир помер: то ли от удара в столб, то ли из-за смертельной дозы алкоголя, которую обнаружила потом экспертиза, признали Алексея виновным – был выпивши. Дали ему восемь лет. До суда Леша ходил под подпиской, арестовали его в зале суда. После суда Алексея пустили каким-то экспериментальным этапом, и он уже через три дня был в зоне. Так вышло, что ни одной пересылки Леша не проходил и ничего о тюремной жизни не знал.

После карантинки [2] Алексея определили в барак, в бригаду сеточников [3] . И где-то на третий день, в ожидании выхода на работу (у него была ночная смена), Леша решил попить чайку. Но пайковой сахар должны были принести часа через два. Леша открывает тумбочку (а тумбочка в зоне на четверых) и видит там полную банку сахара – соседскую. Леша по неведению решил: «Ничего страшного не будет, если я пару ложек сейчас позаимствую у соседа, а потом, когда мой пайковой сахар принесут, с избытком верну». Но на зоне брать чужое без спросу совер­шенно непозволительно, там это "крысятничеством" называется. За подобные вещи наказывают нещадно. Могут в каких-то случаях и "опустить", т.е. изнасиловать или какой-нибудь замещающий обряд совершить, например фаллосом по гу­бам провести... После этого на всю свою арестантскую жизнь человек попадает в самую низшую касту – касту изгоев– опущенных. В зоне, правда, обычно никто человека не насилует, никаких там ритуалов не делает, а просто матрас «крысы» закидывают в петушиный угол, где спит эта изгойская каста. И все – заключенный уже попадает в касту изгоев. Худшей доли лютому врагу не пожелаешь, по мне – лучше сразу повеситься.

На беду Алексея, все происшедшее заметил шнырь, по кличке Кабан. Шнырь – это что-то вроде дневального в армии. Он наблюдает за порядком в бараке. Не только за чистотой, но и за тем, чтобы соблюдались все правила арестантского общежития: чтобы ни у кого ничего не украли, чтобы кто-то не сделал того, что ему по статусу (положению) делать «неположняк».

Шнырь, естественно, Алексею ничего не сказал. Нет у шныря (он, отчасти, считается красным, козлом) такого права – делать какое-то замечание мужику или блатному. Да, и потом, кто знает: может быть, Алексей заранее со своим соседом про сахар договорился. Но хозяину сахара (погонялово – Бурый) шнырь обязан был про случившееся рассказать. Бурый должен был вернуться с работы через пару часов. Но «угловому» (кличка – Резаный) шнырь доложил о происшедшем немедленно. В каждой комнате есть такой старший из блатных. Он называется «угловым», потому что чаще всего спит в углу – самом престижном месте.

Потом Кабан сбегал к одному авторитетному москвичу – Петровичу, и тоже ему все рассказал. Делать этого шнырь был вовсе не обязан. Но с другой стороны, Кабану было бы вовсе не в кайф, если случится самосуд, а это было вполне вероятно: москвичей и питерцев в тюрьме не очень-то жалуют. Так что опустить Алексея могли без всяких разборок. Тех, кто это сделал, могли бы потом и наказать: считается, что все такие конфликты должны решать авторитетные люди. Но вот судьбу Леши было бы уже не поправить.

Петрович сразу Алексея из барака вытянул и отвел в соседний барак – к землякам, сказал: «Сиди здесь и никуда не рыпайся». Сказал правильно, придти в чужой отряд, в чужой барак и заниматься там разбирательством Бурый со своими семейниками не мог. Это запрещено тюремным законом.

Т.е. Петрович организовал Леше как бы «укрывище». В общинном правосудии имелись аналогичные институты. Вы, наверное, знаете, что были такие святилища, куда человек мог на время спрятаться до начала процедуры разбирательства или примирения. Из укрывища нарушителя норм никто не мог вытащить или там же его наказать.

Пока Леша сидел под присмотром земляков, мы с Петровичем занялись устройством его судьбы. Сами устроить разборку мы не могли, поэтому, прихватив пару пачек чая, пошли к одному из наших знакомых угловых. Его звали Кузьминком. За чаем мы Кузьминку все рассказали, объяснили, что Леша совсем не в курсах, т.к. в тюрьме никогда раньше не был, и все пересылки из-за какого-то дурацкого экспериментального этапа пропустил. Кузьминок был из другого блока и сам тоже не мог назначить разборку. Прихватив вторую пачку чая, Кузьминок сходил к «смотрящему» нашего блока (куда входил и Лешин барак). В таком блоке живут, бывает 300-400 человек. И уже вот этот «смотрящий» (по кличке Татарин) вызвал шныря и приказал, чтобы тот привел Бурого, когда тот придет с работы, и попросил зайти к Татарину «углового» из Лешиной секции (Резаного). Когда Резаный пришел, Татарин ему сказал: «На хрена нам нужен еще один кипиш».

Совсем недавно был примерно такой же случай, который закончился самосудом. Смотрящему, когда какой-то самосуд (беспредел) случается, в авторитет не идет, он и поставлен для того, чтобы все было по понятиям, т.е. по правилам, по тюремному закону.

Заметим, что в общинном праве западных стран процедуры разбирательства конфликта (примирения) начинаются, в основном, по инициативе пострадавшей стороны (истца). У нас, насколько мне известно, разбирательство может начинаться и по инициативе человека авторитетного.

Потом смотрящий решил: «Давай, прям, через час соберемся, после проверки. Пусть Петрович этого москвича подтянет, а Кабан смотается за нашими угловыми (их трое было в этом блоке), Резаного пригласи. Ну, и Бурый, пусть приходит. Если хочет, с семейниками – его право. Но лучше б ему зайти одному. Да, политического (т.е. меня) тоже пригласи. Петровича? Не, Петровича, пожалуй, не надо, он из другой локалки».

С чего началась разборка? Не поверите – с чая. Заваренный уже чифир занес в «самоваре» (поллитровая алюминиевая кружка) Кабан. Угловые, смотрящий и я пьем чифир, из одной чеплаги (кружки), по кругу, по два хапка в заход. Бурому и Леше приносил по стакану (с подстаканниками) купца (чаек пожиже, его можно пить в одиночку, с конфеткой). Бурого и Леху в круг пока принимать нельзя. Еще непонятно – кто и кем из них уйдет отсюда после разборки. Чай пили не торопясь, минут пятнадцать. О деле ни слова, простой базар о зоновских делах, о бабах… Меня чего-то «политическое» спросили. Видимо из вежливости.

Дело в том, что мы более склонны, в отличие от западных народов, не к конкретному общению (сугубо по делу), а к диффузному. Это общение ради общения. И еще одна особенность человека нашей культуры – это вязкое мышление: медленно запрягаем, быстро едем, с трудом останавливаемся.

Помните, даже такой злобный персонаж русских сказках, как Баба Яга, соглашается с Иванушкой: сначала надо напоить, накормить, в баньку сводить, а потом и к делу переходить. То есть, прежде, чем приступить к решению какой-то проблемы, нужна некоторая пауза, позволяющая лучше разглядеть друг друга, сделать атмосферу более душевной.

И еще можно сказать, что для западных людей более типичным является ценностно-рациональное целеполагание, сориентированное на достижение какого-то практического результата. Для нас более свойственно ценностно-ценностное целеполагание, т. е. тут важно не просто обсудить, например, конкретный поступок человека, а попытаться понять его самого, в высоком смысле: по правде ли он живет и т.д.

Так и на разборке люди собрались, им надо приглядеться друг к другу, попасть в более душевную атмосферу, тогда мы начинаем испытывать доверие друг к другу (или, наоборот, недоверие).

Потом Кабан самовар с нифелями [4] (это для шныря оставляют), чеплагу и стаканы вынес. Татарин закурил и спрашивает Бурого: «Ну, что там за канитель у Вас случилась»?

– Пришли со смены, – говорит Бурый, – а мне шнырь выкладывает, москвич, что в вашем проходе лежит, залез в тумбочку, взял твой сахар, три ложки отсыпал, чай выпил, а потом к землякам в восьмой отряд ушел.

– Ну, что Леха, – спрашивает смотрящий, – так ли все было?

 Мы Алексею перед разборкой посоветовали: рассказывай точно так как было, не меньжуйся. Леша и рассказывает: «Да, вот хотел попить чаю, а сахара пайкового еще не принесли, вот и решил взять взаймы. Но Бурого было не спросить, человек на работе был. Потом я бы ему из пайкового отдал.

– Да, – с какой-то тоской в голосе, подытожил Татарин.

И угловые погрустнели: явное нарушение правильных понятий. Тягостное такое молчание воцарилось, потому что ничего оправдывающего Леху с точки зрения правильных понятий не было.

И тут Кузьминок спрашивает: «Слушай, Резанный, а когда вот этот этапник пришел, ты ему хоть что-то разжевал: чего там у нас и как, какие порядки».

– А чего я ему разжевывать, – отвечает Резанный, – они, все эти москвичи, умнее меня приходят. Еще и сами сказок понарассказывают.

– Хорошо, – говорит Кузьминок, – ты Леха, как поднялся в зону, откуда? В каком СИЗО сидел, какие пересылки проезжал?»

– Нет, – говорит Леша, – в СИЗО не сидел, пересылок не проезжал.

– Такого не бывает, – вскидывается Резанный.

– Был какой-то экспериментальный этап, – отвечает Леха, за три дня из Москвы до Барнаула доехали

– А кто-нибудь еще в зону этим этапом пришел?– спрашивает Кузьминок.

– Да, человек шесть.

– И ты знаешь кто они, в каких они отрядах.

– Знаю, – говорит Алексей, – двое прямо в нашем: Бурлыкин и Ляхов. Можно их, прям, сейчас позвать.

– Нет, – говорит смотрящий, – звать мы их не будем, потому как правильный арестант за свои слова головой отвечает. Соврал – по полной ответишь. Это ты и на будущее запомни.

– А копия приговора у тебя сохранилась [5] ? – спрашивает на всякий случай Резанный.

– Сохранилась. Она у меня при себе, – достает Алексей копию из кармана.

– Заверни назад, – останавливает смотрящий, – я ж тебе сказал, что за базар головой ответишь, так что нечего время терять. И третий раз, Леха, я тебе про это напоминать не буду, а просто по ушам дам.

– Так, – подытоживает Кузьменок, – а, ведь, пассажиру, впрямь, никто ничего не разжевал. Значит по правильному, не с него спрашивать надо бы, а с тех, кто все это этапнику объяснять должен. – И даванул косяка на Резаного.

И тут все вроде немного повеселели, даже Резанный с Бурым. Стало понятно, что вообще-то никакого такого нарушения правильных понятий не было.

Дело еще и в том, что для принятия решения на сходняке необходим, как бы мы сказали, консенсус. Если хотя бы один из авторитетных, участвующих в разборке, с мнением других не согласен – все. Разборка на время прекращается. А Кузьминок был явно против того, чтобы признать, что Леша нарушил правильные понятия

Видимо, в нашем обычном праве, принцип консенсуса присутствует. Я позволю себе привести одну цитату из Хомякова, потому что она будет здесь к месту: «Желательно, чтобы сход решал дела приговором единогласным, таков был издревле обычай славянский. Если уже нельзя получить решение единогласно, лучше передать дело посреднику излюбленному от всего схода. Советь и разум человека, почтенного общим доверием, надежнее, чем игра в счет голосов».

Точно так же, и в случае, когда на разборке согласного решения принять не удается, обращаются к человеку, который является признанным авторитетом для всех участником разборки, иной раз даже у конфликтующих сторон. Этот авторитетный человек может вообще сидеть в другой зоне, быть на воле. Тогда ему отправляется описание того, что произошло. Я сам был свидетелем таких решений.

Вообще вся процедура разборки ведется таким образом, чтобы примирить стороны, и погасить конфликт. Чтобы они тоже с вынесенным вердиктом согласились, признали его справедливость. Ведь если люди не примирились, значит, источник конфликта останется. А в зоне и без, без конфликтов между собой, тяжело жить

Статус того авторитета, который умеет добиваться общего согласия, постоянно повышается. Заметим, что авторитетный человек в тюремном сообществе не назначается и не выбирается. Это человек, который становится авторитетным по жизни. Какие механизмы тут действуют – отдельный разговор.

Возможно, и парламент у нас не работает, потому что он такого механизма (игра в подсчет голосов, в меньшинство-большинство) нет в нашем общинном правосудии. Когда какой-то человек неизвестный нам избирается, пусть и большинством голосов, то для нас он не поймешь кто. Да еще и решение эти непонятные люди принимают не единогласно, а большинством голосов. Жулики (т.е. блатные) такого себе не позволяют. Они добиваются консенсуса.

И еще заметим, что в отличие от казенного права, которое говорит, что незнание закона не освобождает от ответственности, в обычном праве, считается наоборот: незнание нормы, правила, от ответственности освобождает. И нельзя судить человека, который не знал этой нормы.

Но вернемся к разборке. Решив первый вопрос (нарушения правильных понятий не было), стали решать второй.

– Леха, – говорит Татарин, – ты ведь признаешь, что сахар у человека без спросу взял. О том, что это плохо, ты и без правильных понятий должен знать. Тебя ведь, наверное, мама этому учила?

– Учила, – соглашается Алексей.

– Ну, раз учила, значит, Бурый может с тебя спросить?

– Может.

– Так, – говорит Татарин, – решено. Бурый, ты можешь с Лехи спросить.

Что значит на зоне "спросить"? Тот, кто прав, может своего обидчика даже зарезать. Что угодно может сделать, это теперь его право. Может и ничего не спросить – главное, что признали его правоту. Но, при этом правый всегда помнит, что на зоне ему и дальше жить, и от того, насколько правильным будет его решение в жизни его арестантской ох как много зависит.

Бурый решил так: банку сахара я отдаю "петухам", поскольку неиз­вестно, что это теперь за сахар… А поскольку мы с моими семейниками из-за этой канители столько пережили, пусть принесет две пачки чая, пачку сига­рет... с фильтром. И шнырю, пачку чая и сигарет… можно без фильтра. Кабан он вообще шустрый, и в бараке у нас никогда , ничего не пропадает.

Спрашивают Лешу: когда ты сможешь все это при­нести?

– Через час, – говорит Алексей.

Это мы ему так подсказали, поскольку приносить, прямо сразу – это уже какое-то угодничество.

Вот и вся разборка.

А еще через час Петрович, Алексей и я пришли к Бурому и его семейникам с дополнительным чаем. Пригласили углового, выпили, покурили, поговорили.

У Алексея потом никаких проблем в отряде не было. Он до­вольно спокойно жил в той зоне, и через пять лет ушел на колонию-поселение.

«Половое сношение лицом с лицом…» [6]

«Законы должны быть писаны простым языком, а Уложение, все законы содержащее, должно быть книгою весьма употребительною, которую за малую цену достать можно было бы наподобие букваря... Преступления не столь часты будут, чем больше людей такое Уложение читать и разумети станут. И для того предписать надлежит, чтобы учили детей грамоте попеременно из церковных книг и из тех книг, кои законодательство содержат».

Екатерина II. 1776 год.

Каждый раз, когда мне приходится садиться за популярное изложение того или иного правового установления (надзорное производство, амнистия, обжалование ареста и т.п.) для нормальных (т.е. не юристов) людей, меня охватывает тоска. Не только из-за того, что разобраться в наших запутанных законах и постановлениях – каторжный труд, но и потому, что придется читать сами юридические тексты. А тексты эти – сущая отрава, от которой нормального человека должно, в лучшем случае, три недели тошнить. Чтобы было понятно, о чем идет речь, обратимся к нашему уголовному кодексу – УК РФ.

“Убийство, то есть причинение (здесь и далее выделено мной – В.А.) смерти другому человеку…” (ст. 105). Даже ребенок детсадовского возраста, без особых раздумий сообразит, что убийство – это лишение жизни. Причинить можно, по утверждению авторов УК и “тяжкие последствия” (ст. 27), и “вред здоровью” и еще много всякого такого…

В задачах и принципах УК (т.е. в основополагающих понятиях уголовного закона) мы прочтем в статье 5 (“Принцип вины”): “Лицо подлежит уголовной ответственности только за те общественно опасные действия (бездействие)…” [7] Далее над “бездействием” и “лицом” сочинители текста кодекса измываются с маниакальной настойчивостью, порой, с “особым цинизмом”. “Временем совершения преступления признается время совершения общественно опасного действия (бездействия)” (ч. 2 ст. 9). Попробуйте вообразить: как можно совершить бездействие? Если получится, Вас ждет – “руководить бездействием” (ч. 1, ст. 40).

“Половое сношение лицом с лицом…” будет преследовать нас на протяжении всей главы 18 УК (“Преступления против половой неприкосновенности и половой свободы личности”). Нигде перед “лицом” мы не встретим естественного в таких случаях для русского языка прилагательного (духовное лицо, физическое лицо, юридическое лицо и т.п.). Своего апогея “половое сношение лицом с лицом…” достигает к статье 134: “Половое сношение, мужеложство или лесбиянство, совершенное лицом, достигшим восемнадцатилетнего возраста, с лицом, заведомо не достигшим, шестнадцатилетнего возраста…”. Заметим, что заведомо, т.е. умышленно и самостоятельно, не достичь какого-либо возраста, можно только лишив себя жизни. Строго говоря, по статье 134 УК РФ привлечь к уголовной ответственности можно лишь совершеннолетнего некрофила. И то не всякого, а такого, который для своих утех отыскал труп несовершеннолетнего самоубийцы. Поищите, поищите…

В тех редких случаях, когда слово “лицо” приходится использовать в его естественном значении, у сочинителей кодекса, как говорят арестанты, “кровь с зубов капает”. Статья 111 УК РФ: “Умыш­ленное причинение тяжкого вреда здоровью…, выразившегося в неизгладимом (т.е. незабываемом – В.А.) обезображении лица…”. Не сочтите за описку, я ничего не напутал, в кодексе написано не “обезображивании лица”, а - “обезображении лица”. Хотя и первый вариант (“обезображивание лица”) вряд ли придет в голову нормальному человеку для подразумеваемого кодексом случая.

Еще есть в УК “невиновное” и “виновное” “причинение вреда”. По прямому смыслу слов виновным или невиновным суд должен признавать не человека, а “причинение”. Если быть последовательным, судебные приговоры должны выглядеть примерно так: “Приговорить причинение смерти гражданину Иванову к 10 годам лишения свободы…” Далее с “причинением” придется делать то же самое, что и с поручиком Киже…

За один вечер я нашел в УК двадцать два состава, по которым с формальной точки зрения, доказать виновность подсудимого в подразумеваемом сюжете невозможно. Об одном я уже рассказал (“некрофил” – ст. 134), приведу еще два (остальные 19-ть поищите сами). Ст. 121 (“Заражение венерической болезнью”): “Заражение другого лица венерической болезнью лицом, знавшим о наличии у него этой болезни…” Двойное толкование этот сюжет приобретает из-за того, что вместо грамматически правильного (по-моему, это в пятом классе проходят) “у себя” используется – “у него”. В результате, не понятно, у кого должна быть нехорошая болезнь: у обвиняемого, у потерпевшего, у того и другого сразу? Поскольку каждое сомнение должно толковаться в пользу обвиняемого, я бы на месте адвоката занял такую позицию: состав преступления по ст. 121 образуется лишь в том случае, когда обвиняемый перед “половым сношением лицом с лицом” знал о наличии у потерпевшего венерической болезни. С одной стороны, если наличие было: кто кого заражал? С другой стороны, если обвиняемый знал о неналичиии (или “безналичии”?) у партнера венерической болезни, то состава преступления (или умысла на его совершение) тоже не складывается. Знать о неналичии – это, согласитесь, совсем не то, что знать о наличии. А именно последнее толкование допускает (или такого требует) закон.

Точно в той же редакции (“у него” вместо – “у себя”) дается и состав преступления в ч. 2 ст. 122 (“Заражение ВИЧ-инфекцией”).

 Один чудак пробовал заключить со мной пари, что “виновных причинений” в нашем кодексе не 22, а больше (сколько – не сказал). Нашел лоха.

Но я готов заключить другое пари… Или даже назначить приз в тысячу долларов для того, кто сможет изобразить (пусть не в натуре, а на бумаге) “половое сношение лицом с лицом”. Или “производство аборта лицом” (ст. 123 УК РФ). Заранее выговариваю одно условие для дерзнувших покуситься на тысячу баксов: именно лицом, а не головой, скажем, носом и т.п.

“Неизгладимые обезображения…”

Фима Жиганец (он же г-н Сидоров) в своем очерке “По Фемиде ботаешь?” [8] приводит несравнимо больше примеров “неизгладимых обезображений” из УК РФ: “деяние, совершенное общеопасным способом”, “назначение лишения права…”, “поставление лица в опасность”, “обязан был иметь заботу”…

Г-н Сидоров в качестве средства, которое позволило бы от этих “неизгладимостей” избавиться, предлагает ввести соответствующую статью в УК, которая бы предусматривала суровое накзание для юристов и законников, допускающих столь зверское насилие над русским языком. Я с Фимой Жиганцом никак согласится не могу, поскольку на протяжении последних 12 лет последовательно борюсь за сокращение численности тюремного населения. И мне страшно подумать о том, что творилось бы в наших тюрьмах и лагкрях, если бы предложение г-на Сидорова было бы принято.

Еще одно предложение г-на Сидорову усерднее учить юристов языку. Но дело в том, что собственного правового языка у России нет. Человек, профессионально работающий с текстами, с литературным или техническим переводом, должен на третьей-четвертой странице кодексов догадаться, что перед ним подстрочник (т.е. дословный перевод, “рыба”, с которой обычно и начинается настоящая работа над текстом), причем, подстрочник, выполненный человеком, не являющимся носителем языка, на который делался перевод. Например, китайцем, который сделал подстрочник Конфуция на английском, испанском и т.п. Временами, кажется, что сочинитель подстрочника кодексов не являлся и носителем того языка, с которого он переводил. Как русский, который сделал подстрочник гагаузских сказок на хинди.

С какого языка переводили подстрочник наших законов – не так уж и важно. Беда, что это подстрочник. Если бы мы читали только подстрочник Гомера, Шекспира, Хемингуэя, апостола Павла, Альберта Швейцера, Честертона и даже Андерсена со всеми братьями Гримм вместе взятыми, то, скорее всего, решили бы, что все эти мировые гении натуральные придурки, в лучшем случае – бездари и графоманы. То же самое подумали бы про нашего Пушкина и Булгакова японцы, шведы и арабы, достанься им лишь подстрочник.

От того, что юристы наши вынуждены пользоваться подстрочником, под нашим отечественным правом нет собственной культурной основы. В результате не понимают юридического языка не только простые граждане, но и сами юристы. В результате они вязнут в своих текстах, и там, где французам хватает одной страницы, нашим юристам требуются тома.

«Эксцесс исполнителя»

В новом уголовном кодексе появился новый термин “эксцесс исполнителя”. Во всем кодексе он встречается всего один раз и вот в каком контексте.

“Ст.36. Эксцесс исполнителя преступления. Эксцессом исполнителя признается совершение исполнителем преступления, не охватывающегося умыслом других участников”.

Почему этот эксцесс нельзя бы было описать как-нибудь по-русски? Я не знаю. Знаю только, что, когда даже в профессиональный язык вводится чужеродное слово, не имеющего никаких узелков и связок с родными словами, оно порождает массу нелепостей, непонятностей и анекдотов.

Я провел собственный опрос, пытаясь выяснить, какие ассоциации вызывает у русского человека термин “эксцесс исполнителя”. Получил следующие ответы, это:

1.    Когда певцы работают “под фанеру”.

2.    Когда певцы работают не “под фанеру”.

3.    Когда мужик за ночь совершает 5-6 половых актов.

4.    Просто классный парень (девушка 18 лет).

5.    Подчиненный, который пьет на работе.

6.    Начальник, который отказывается выпить с сослуживцами.

И еще около 20 подобных вариантов. Примерно то же самое думают про “эксцесс” Брокгауза и Эфрон: «излишество, особенно в употреблении вина и половых сношениях».

Никому не пришло в голову про “эксцесс исполнителя” то, что пишет про него новый УК РФ…

Дело Василия Горина

Василий Горин писал с платформы Казанского вокзала. За этим занятием и был застигнут сотрудниками милиции. Горина задержали и привлекли к уголовной ответственности. В протоколе задержания было отмечено, что свои «хулиганские действия В.И. Горин совершал с особым цинизмом».

Уголовное дело Василия Гори­на заняло девянос­то три страницы! Допросы свидетелей, справки, запросы, отве­­ты, поручения. Дело вели два следователя (один в ранге подполковника). Прокуратура, тем не менее, возвратила дело на доследование, и лишь после проведения дополнительных следственных действий, направила его в суд.

Дело Василия Горина рассматривалось в Мещанском межмуниципальном суде города Москвы около трех часов. За отсутствием состава уголовного преступления подсудимый был оправдан. Но одновременно признан виновным в совершении административного правонарушения. За что и наказан 15-ю сутками ареста, которые Горину отбывать не пришлось, поскольку он уже отсидел почти пять месяцев в Матросской Тишине.

В последнем слове Горин пояснил, что подрабатывал грузчиком на вокзале, выпил с напарником бутылку водки, после чего пошел в платный туалет, рассчитывая им воспользоваться на оставшиеся (при­па­сен­ные) два рубля. Но в там за ночь плата за услуги выросла на один рубль, поэтому в туалет Горина не пустили.

После вынесения приговора сердобольный судья спросил Горина: есть ли у него деньги. Услышав чистосердечное «Нет», достал из кошелька 10 рублей.

Налогоплательщику дело Горина обошлось не менее чем в 20 тысяч рублей.

Драма с собачкой [9]

«Надлежит законом определити время к собранию доказательств и всего нужного к делу в великих преступлениях... Но времени сему надлежит быть весьма коротким...»

Екатерина II. 1776 год.

На 11-летнего мальчика напала собака. Мать бросилась его защищать. За что была избита поводком с металлическим карабином хозяйкой собаки Разваловой. Это случилась 12 июня 1997 года.

Ольга Барыбина (мать мальчика) взяла из травмопункта справку о многочисленных ушибах, прошла две судмедэкспертизы, нашла свидетелей случившегося. Сама Развалова сути происшедшего не отрицала, но настаивала на том, что во всем виновата не она, а те, кто пытался обидеть ее собачку.

Лишь со второго раза в апреле 99-го Орехово-Зуевский городской суд вынес по делу решение: Развалову признать виновной, назначить ей два года лишения свободы условно; иск по возмещению морального ущерба удовлетворить частично, определив его в 8 тысяч рублей, по затратам на лекарства полностью – в 1341 рубль.

По закону у ответчика есть 5 дней для исполнения решения суда. Если ответчик деньги не выплачивает, его уведомляют о том, что к нему будут применены принудительные меры. Если ответчик волынит, судебный пристав должен эти меры применить в течение месяца.

27 мая 1999 года приговор вступил в законную силу, но только в апреле 2000 года к Разваловой прибыл судебный исполнитель с понятыми, описал имущество: два телевизора, видеомагнитофон, музыкальный центр, а потом, подумав, что эти вещи не покроют долг, два ковра и хрусталь. В акте изъятия, в нарушение закона, не была указана ни стоимость изъятого имущества, ни место его будущего хранения.

Еще через месяц Барыбину вызвала судебный пристав Климкова и сказала: денег все равно не получишь, забирай телевизор и видеомагнитофон, и продавай. Барыбина и продала.

Но Развалова вскоре принесла долг и потребовала вернуть изъятое. Барыбину еще раз вызвали к приставу и потребовали вернуть телевизор и видеомагнитофон. Та ответила, что вещи продала и деньги брать не будет.

Тогда служба судебных приставов отправила на имя прокурора Орехова-Зуева служебную записку, из которой следовало, что Барыбина отказалась вернуть сданные ей на хранение вещи, поэтому ее надо привлечь к уголовной ответственности. К записке приложили заявление Разваловой, которая оценила нанесенный ей ущерб в 90 тысяч рублей и требовала взыскать эту сумму с Барыбиной.

Прокурор города Орехова-Зуева с ходу составил обвинительное заключение, согласно которому Барыбина была привлечена к уголовной ответственности по статье 312 УК РФ («Незаконные действия в отношении имущества, подвергнутого описи или аресту либо подлежащие конфискации»). При этом прокурор не заметил, что, согласно закону, человек может быть привлечен к уголовной ответственности по этой статье только в случае, если он был заранее предупрежден об уголовной ответственности. А Барыбину ни о чем не предупреждали. Развалову тем же постановлением прокурора признают гражданским истцом. На имущество Барыбиной накладывается арест.

12 марта 2001 года судья Орехово-Зуевского городского суда Остапенко признает Барыбину виновной, приговаривает ее к 6 месяцам лишения свободы условно и присуждает 90-тысячный иск, который осужденная должна выплатить избившей ее Разваловой.

Приговор в отношении Барыбиной был отменен. Главной причиной отмены приговора послужило то обстоятельство, что в нем вместо статьи 312 УК РФ («Незаконные действия в отношении имущества, подвергнутого описи или аресту либо подлежащие конфискации») была указана статья 132 («Насильственные действия сексуального характера»; «мужеложство, лесбиянство или иные действия сексуального характера, связанные с применением насилия…»).

Вместо эпилога

Нам могут сказать: не может же все 17 тысячное судейское сообщество России отвечать за одного своего представителя из Орехово-Зуева? Наверное, не может: но вот обеспокоиться тем, что подобные «представители» все чаще пополняют их ряды, судьям не мешало бы. Как и тем, что наше правосудие не имеет механизмов предотвращения возможного сбоя, не способно защитить себя и своего кормильца-нало­го­плательщика от дурака или взяточника, оказавшегося на месте судьи, прокурора, судебного исполнителя.

Для подтверждения этого вывода можно было бы рассмотреть не один десяток случаев судейского произвола – их куда более, чем достаточно, на страницах средств массовой информации. Или привести данные опросов общественного мнения, согласно которым две трети россиян не верят судам. Но в случае авиационной катастрофы никому в голову не придет дожидаться, пока рухнет еще сотня самолетов. Разумнее не статистику набирать, а покопаться в «черном ящике» хотя бы одной судебной истории.

С точки зрения здравого смысла, правый и виноватый в случае, произошедшем с Ольгой Барыбиной, очевидны. Да и требования изощренной юридической казуистики были соблюдены: доказательства вины хозяйки собаки были собраны и представлены без промедления.

Но суду понадобилось почти два года и два судебных расследования для того, чтобы назвать вещи своими именами. И никого из представителей хотя бы орехово-зуевского судейского сообщества это не взволновало. Никто из ответственных должностных лиц не проследил за исполнением судебного решения в срок и по правилам. Ничто не помешало судейским крючкотворам сделать правового виноватым, да еще его и ограбить. На защиту безвинно пострадавшего от беззакония казалось бы должна броситься прокуратура. Не ее ли глава постоянно уверяет нас в том, что «основная функция прокуратуры – правозащитная». Но прокурор города не удосужился вникнуть в суть дела. И даже не заглянул в уголовный кодекс, чтобы проверить имеет ли он право обвинять человека в действиях, которые по закону никакого состава преступления не образуют. Еще один судья, третий по счету, именем Российской Федерации выносит приговор, по которому пострадавшая от хулиганства становится виновной то ли в насильственном мужеложстве, то ли в лесбиянстве. Этот приговор спокойно проходит канцелярию городского суда и поступает в областной суд. И можно не сомневаться в том, что не укажи адвокат осужденной в кассационной жалобе на путаницу в статьях УК, никто бы ничего не заметил.

А заметит ли кто, что в кресле судьи, оказался сумасшедший?

Судья Высшего арбитражного суда Владимир Никитин рассмотрел за последние несколько лет десятки экономических дел и слыл чутким и беспристрастным юристом. Однако коллеги считали его человеком со странностями. Однажды судья Никитин пришел к председателю Высшего арбитражного суда Вениамину Яковлеву со словами: "Помогите мне. На меня действуют лучи". Выяснилось, что судья сверял свои решения с лунным календарем. Медики признали психическое заболевание Никитина несовместимым с его профессиональной деятельностью. Узнав об этом, некоторые участники арбитражных споров попытались добиться отмены его решений. Но оказалось, что все они законны.

“Наша цель: сделать судебную и правоохранительную систему надежным гарантом прав и свобод гражданина», – так объяснил смысл законопроектов, подготовленных рабочей группой по судебной реформе Дмитрий Козак. Инициаторы судебной реформы хотят добиться, чтобы «судьбы людей решали уважаемые и образованные люди». Для этого, по их мнению, надо сделать должность судьи престижной. Судьи должны получать большую зарплату, быть независимыми от местных чиновников и тех, кто заинтересован в исходе рассматриваемого дела. А еще надо вдвое увеличить судейский корпус.

«Жизнь у российских судей уже налаживается, – пишет корреспондент газеты Век Владимир Перекрест, – а будет, как ожидается, еще лучше. Уже в следующем году их зарплата увеличится на 60 процентов по сравнению с нынешними 6 тысячами. А в 2003 году возрастет еще на 40 процентов. На улучшение жилищных условий судей будет направлено дополнительно 420 млн. рублей. Им планируется предоставлять беспроцентные ссуды на строительство и приобретение жилья. Причем если судья после получения ссуды продолжал исполнять свои обязанности в течение 10 лет, его долг автоматически погашается».

Всего на федеральную целевую программу развития судебной системы до 2006 года педполагается направить – 44 миллиарда рублей.

Дмитрий Козак как-то сказал журналистам: «Cудьи в России стали кастой неприкасаемых граждан, которые работают только на себя. Обеспечение прав граждан – это смысл деятельность каждого судьи и прокурора. Наша судебная и правоохранительная системы превратились в бюро по трудоустройству граждан, которые добиваются собственной стабильности. У нас самый неприка­са­е­мый судья в мире».

Поможет ли такому судье прибавка в зарплате? Известно, что люди, готовые заплатить судье гораздо больше, чем может себе позволить и самое богатое государство, всегда найдутся.

Недавно Российская газета опубликовала прейскурант на судейские услуги. Например, освобождение из под стражи до суда обходится по сведениям Российской газеты в 10-20 тысяч долларов…

Из всех органов уголовного правосудия самая дешевая у нас милиция: прекратить уголовное дело здесь стоит до тысячи долларов, в суде та же «услуга» обойдется в десятки раз дороже.

* * *

 Ольга Богуславская, рассказавшая в МК историю, приключившуюся с Барыбиной, заканчивает свою статью так:

«Говорят, что судебная реформа у нас в разгаре. Как бы нам не угореть…»