Радиопередача Облака

 
 

Передача N 801

22 января 2008
15.10
  • 70-летие Владимира Высоцкого
  • "Штрафные батальоны" арестанты считают своей песней
  • Воспоминания о похоронах Высоцкого
  • Булат Окуджава и Юлий Ким вспоминают о Высоцком

 

 

В эфире программа "Облака"...

Это передача о заключенных, для заключенных и для всех тех, кому небезразлична их судьба.

Здравствуйте. У микрофона Ирина Новожилова.

 

25 января Россия отмечает 70-летие Владимира Высоцкого.

 

Всего лишь час дают на артобстрел.
Всего лишь час пехоте передышки.
Всего лишь час до самых главных дел:
Кому - до ордена, ну, а кому - до "вышки" 1 .

За этот час не пишем ни строки.
Молись богам войны - артиллеристам!
Ведь мы ж не просто так, мы - штрафники.
Нам не писать: "Считайте коммунистом".

Песню "Штрафные батальоны" иногда называют "Гимном арестантов " 2 - заключенные 70-80-х годов считали ее своей, лагерной…
Узники Бутырки вспоминают, как в июльские дни 80-го года "Штрафные батальоны" сотрясали корпуса "общаков" - так называют большие (на сто человек) камеры. Несведущему человеку покажется невероятным: как заключенные узнали о смерти своего, тюремного поэта?

Владимир Высоцкий умер на рассвете 25 июля, в разгар Олимпиады-80. На стадионах бегали-прыгали-скакали, раздавали медали, публика шумела, веселилась… Власти ни за что не хотели портить "международный праздник" и сделали все возможное, чтобы народную трагедию не заметили: о смерти Высоцкого не сообщалось в новостных теле- и радиопрограммах; не появилось ни единой строчки, ни в одной газете.
На это простые люди ответили стихийной демонстрацией, начавшейся в ночь с 25 на 26 июля на набережной Яузы-реки и возле Театра на Таганке. Демонстрация продолжалась до 28 июля - дня похорон. С Высоцким шли проститься десятки тысяч людей "всех званий и сословий". Такого за шестьдесят лет советской власти не бывало.
До узников Бутырки скорбная весть дошла 26 июля, в воскресенье. Скорее всего, через "ментов" - так в те годы называли вертухаев-охранников. Уже после вечерней поверки общаки "зашумели" Штрафными батальонами. Менты, в нарушение всех правил, "не гнали жути", а лишь вяло постукивали деревянными молотками в двери "шумевших" камер - делая "видуху" исполнения казенного долга, без нарушения долга человеческого.

Перед атакой - водку? Вот мура!
Свое отпили мы еще в гражданку.
Поэтому мы не кричим "ура!",
Со смертью мы играемся в молчанку.

У штрафников один закон, один конец -
Коли-руби фашистского бродягу 3 !
И если не поймаешь в грудь свинец,
Медаль на грудь поймаешь "За отвагу".

Ты бей штыком, а лучше бей рукой -
Оно надежней, да оно и тише.
И ежели останешься живой,
Гуляй, рванина, от рубля и выше!

В корпусе смертников ("шестой коридор"), откуда выводили прямо на расстрел, уже знали по какому поводу "шумит" тюрьма. Здешним ментам ("дежурным") строго- настрого запрещено общаться с приговоренными "к высшей мере наказания", но именно от дежурных пришла печальная весть к смертникам.

Считает враг - морально мы слабы.
За ним и лес, и города сожжены.
Вы лучше лес рубите на гробы -
В прорыв идут штрафные батальоны!

Поддержать "шумелово" общаков смертники не могли, да им это и не надо было, для людей, каждый день ожидающих пулю в лоб, "Гимн арестантов" - совсем не "гимн", а что-то вроде молитвы, которую проговаривают про себя, для себя…

Вот шесть ноль-ноль, и вот сейчас - обстрел.
Ну, бог войны! Давай - без передышки!
Всего лишь час до самых главных дел:
Кому - до ордена, а большинству - до "вышки".

"Меня больше всего тогда поразило, - вспоминает бывший бутырский сиделец, - что охранники не второпях все сообщали-проговаривали про Высоцкого, а были "скорбными вестниками"… Впрочем, что ж тут удивительного? Ушел человек, близкий всем людям в России, каких бы различных взглядов они ни придерживались, какое бы место ни занимали в жизни. Даже для врагов, какими полагали себя менты и арестанты, Высоцкий был близким, своим.
Таких людей, неважно, с песнями они приходят к людям, с проповедями, с другими добрыми делами - называют миротворцами, сынами Божьими. Сыны Божьи являются в мир, чтобы пришли к согласию все люди, живущие на одной земле. Или хотя бы чтобы дать надежду на то, что в мире ненависти и вражды можно прийти к согласию, что неустроенность мира можно преодолеть.

Высоцкий пел про общую беду - вселенскую".

Гололед на земле, гололед,
Целый год напролет, гололед
Будто нет ни весны, ни лета.
Чем-то скользким одета планета,
Люди, падая, бьются об лед,

Гололед на земле, гололед,
Целый год напролет, целый год...
Гололед, гололед, гололед,
Целый год напролет, целый год.

Даже если планету в облет,
Не касаясь планеты ногами,
То один, то другой упадет,-
Гололед на земле, гололед,-
И затопчут его сапогами.

Гололед на земле, гололед,
Целый год напролет, целый год,
Гололед на земле, гололед,
Целый год напролет, целый год,

Будто нет ни весны, ни лета.
Чем-то скользким одета планета,
Люди, падая, бьются об лед,
Гололед на земле, гололед,
Целый год напролет, целый год...

"Будто порвали цепи страха, - вспоминает один из очевидцев и участников "стояния" у стен Театра на Таганке. - Власти были в шоке и пытались жалкими железными рогатками на тротуарах сдержать людей. А люди все шли и шли. Проститься!"

"Лишь благодаря Марине Влади, русского поэта Владимира Высоцкого похоронили по-человечески, - вспоминает Людмила Грабенко, - Марина позвонила Галине Брежневой, та - отцу. Леонид Ильич обещал "все устроить". Не хотелось портить спортивный праздник, да побоялись, что жена-иностранка устроит международный скандал…
Хоронили Высоцкого 28 июля при огромном стечении народа. Очередь тех, кто хотел проститься с народным певцом, растянулась на пять километров по набережной Яузы-реки. Из окон окрестных домов рвались его песни, которые все знали наизусть, - а ведь ни один из его текстов на тот момент не был напечатан! Зато у всех были метры-километры магнитофонного самиздата с песнями Высоцкого.
В какой-то момент люди поняли, что старое здание Театра на Таганке не сможет пропустить всех желающих, и стали просить стоящих впереди передать цветы туда - в театр. Река живых цветов - это было потрясающее зрелище. Нам его уже никогда не увидеть. У студии документальных фильмов именно в тот день чего-то там не оказалось - то ли пленки, то ли аппаратуры. А скорее, побоялись начальственного окрика - власти были напуганы возможностью беспорядков.
Десятки тысяч людей пришли, давки не было. Говорят, милиция в тот день была особенно вежливой и предупредительной: в олимпийскую Москву направляли лучших ее представителей из провинции. А может быть, милиционеры со слезами на глазах провожали в последний путь "капитана Жеглова"…

В синем небе, колокольнями проколотом,-
Медный колокол, медный колокол -
То ль возрадовался, то ли осерчал...
Купола в России кроют чистым золотом -
Чтобы чаще Господь замечал.

Я стою, как перед вечною загадкою,
Пред великою да сказочной страною -
Перед солоно - да горько-кисло-сладкою,
Голубою, родниковою, ржаною.

Булат Окуджава, которого иногда называют Предтечей Высоцкого, в очерке, опубликованном в декабре 1980-го 4 , напоминает, что "таких похорон в Москве не было целое столетие". Булат Шалвович имел в виду прощание москвичей с Федором Гаазом, которого еще при жизни называли святым.
Первого сентября 1853 года на похороны "святого доктора" стеклось до двадцати тысяч человек. Это, примерно, пятая часть Москвы середины XIX века. Скорбная весть о кончине Федора Гааза передавалась "из уст в уста", точно так же, как и во времена Олимпиады-80, когда ушел из жизни Владимир Высоцкий.
"Гроб святого доктора несли на руках до кладбища на Введенских горах. Генерал-губернатор Москвы граф Закревский, опасаясь беспорядков, прислал на похороны полицмейстера Цинского с казаками. Цинский увидел искренние и горячие слезы собравшегося народа и понял, что трогательная простота этой церемонии и возвышающее душу горе толпы - самая верная гарантия спокойствия. Он отпустил казаков и, вмешавшись в толпу, пошел пешком на Введенские горы… Гааза хоронила вся Москва: православные, старообрядцы, знатные и убогие, все плакали от сердца, потому что не стало человека сердца" 5 .

Душу, сбитую утратами да тратами,
Душу, стертую перекатами,-
Если до крови лоскут истончал,-
Залатаю золотыми я заплатами -
Чтобы чаще Господь замечал!

"Жил талантливый человек, всем известный, - пишет Булат Окуджава в предисловии к сборнику стихотворений Высоцкого, вышедшему в 1988 году в Москве. Песни его ворвались в наш слух, в наши души, а говорить и писать о нем, было нельзя. Его не печатали, не издавали… Трудно сказать, что испытывал человек, знавший себе цену - уже вышли его книги в разных странах, на разных языках. В России ни одной его книги при жизни издано не было…
Смерть легализовала Владимира Высоцкого. Смерть и новые обстоятельства нашей жизни. Эта смерть была столь внезапной и неправдоподобной, что потрясла общество. Стало уже невозможно отмалчиваться… Началось то, на что поэт имеет право, без чего невозможно развитие литературы, культуры вообще.

Как наш двор ни обижали - он в классической поре.
С ним теперь уже не справиться, хоть он и безоружен,
А там - Володя во дворе,
А его струны - в серебре,
Его пальцы - золотые, голос его нужен.

Как с гитарой ни боролись - распалялся струнный звон.
Как вино стихов не портили - все крепче становилось.
А кто сначала вышел вон,
А кто потом украл вагон -
Все теперь перемешалось, все объединилось.

Был поэт, был голос, была гитара, было печальное время, - пишет Окуджава, - всякий мало-мальски думающий человек, мало-мальская чувствующая натура, сознавали эту печаль, ощущали упадок, нравственные потери.
О Высоцком мы должны помнить по тому, что очаровало нас в шестидесятых и продолжает с нарастанием волновать и сегодня.

Может, кто и нынче снова хрипоте его не рад...
Может, кто намеревается подлить в стихи елея...
А эти песни не горят,
они в воздухе парят,
чем им делают больнее, тем они сильнее".

В специальном выпуске самиздатовской газеты "Менестрель", вышедшем в сентябре 1980 года, Юлий Ким писал:
"Личность Владимира Высоцкого, его судьба, его песни - это единое целое, у которого было свое художественное предназначение: выразить сегодняшнее состояние российского национального духа. В этом я вижу причины неслыханной и естественной популярности Высоцкого, популярности повсеместной, во всех кругах и сферах. Это залог его бессмертия.
Не скажу, что весь русский человек выразился в Высоцком, а скажу так: он, этот суммарный русский человек, тоскует, хохочет, отчаивается, ерничает, рискует головой, гуляет безоглядно, яростен, бескомпромиссен, свободолюбив - по Высоцкому.
Его жизнь - метеорит. Он пронесся по нашему небу и сгорел. Сгорел, отдав людям свой талант, свою любовь и боль за народ и Россию".

Я не люблю фатального исхода,
От жизни никогда не устаю.
Я не люблю любое время года,
Когда веселых песен не пою.

Я не люблю открытого цинизма,
В восторженность не верю, и еще -
Когда чужой мои читает письма,
Заглядывая мне через плечо.

Я не люблю, когда наполовину
Или когда прервали разговор.
Я не люблю, когда стреляют в спину,
Я также против выстрелов в упор.

Я не люблю уверенности сытой,
Уж лучше пусть откажут тормоза!
Досадно мне, коль слово "честь" забыто,
И коль в чести наветы за глаза.

Когда я вижу сломанные крылья -
Нет жалости во мне и неспроста.
Я не люблю насилье и бессилье,
Вот только жаль распятого Христа.

Я не люблю себя, когда я трушу,
Досадно мне, когда невинных бьют,
Я не люблю, когда мне лезут в душу,
Тем более, когда в нее плюют.

Я не люблю манежи и арены,
На них мильон меняют по рублю,
Пусть впереди большие перемены,
Я это никогда не полюблю.

 

 

Вы слушали программу "Облака".
Всем привет!

-----------------------------------------------------------------------------------------
1 http://www.prison.org/nravy/dictionary/v.htm
2 http://www.prison.org/nravy/dictionary/a.htm
3 http://www.prison.org/nravy/dictionary/b.htm
4 Б. Ш. Окуджава, «У Гааза нет отказа». Наука и жизнь № 12, 1980.
5 А. Ф. Кони. Федор Петрович Гааз. С.Петербург, издание А. Ф. Маркса, 1904. С. 184.