Пространства наказания
Елена Петровская

(Рец. на книгу: Л. Альперн Сон и явь женской тюрьмы. СПб., Алетейя, 2004.)

Степень свободы общества, как известно, измеряется его отношением к тем, кто в социальном отношении наиболее уязвим и бесправен. Таковы, бесспорно, и женщины, а вдвойне - женщины, наказанные обществом за правонарушения. В своем исследовании женской тюрьмы в современной России Людмила Альперн не только встает на сторону униженных и оскорбленных, но и вскрывает социальные причины, по которым женщины, хотя и в ограниченном масштабе, продолжают совершать преступления. Свой подход она называет "феминистической криминологией". Такое определение является венцом ее усилий: к нему ее подводит собственный "длинный путь", связанный, в первую очередь, с позицией активиста-гражданина - человека, отстаивающего права тех, кто сам - по неведению или в силу неблагоприятных обстоятельств - не в состоянии эти права защитить.

Именно благодаря тому, что Людмила Альперн знает женские тюрьмы изнутри и неустанно борется за изменение устаревшего тюремного законодательства, ее "феминистическая криминология" наполнена таким конкретным, мы бы сказали - правозащитным содержанием: это не результат абстрактных спекуляций, но способ расположить себя в сообществе тех, кто так же практически выражает свое отношение к осужденным женщинам. Важный элемент такого отношения, на наш взгляд, - это рассмотрение идентичности правонарушительниц в ее социальной динамике: Альперн акцентирует проблемы социальной адаптации, а стало быть, предстоящей повторной интеграции женщин в жизнь общества, которому они принадлежат. Не случайна ее постоянная явная или скрытая полемика с персоналом российских тюрем: "Вы не представляете, какие это преступницы", - не устают повторять на разный лад работники пенитенциарных учреждений. Однако Альперн твердо знает: первый шаг криминологии, адвокатуры, наконец, обычного гражданского правосознания - презумпция невиновности, а в данном случае, когда вина доказана, - попытка преодолеть юридическую очевидность "виновный-невиновный". Ведь точно так же, как нет двух полов вне идеологического конструирования, нет и сущностной предопределенности в основе этого деления: в конце концов, сама тюрьма, считает Альперн, - исторически возникший и преходящий институт.

Анализ тюрьмы как института проводится в книге в основном с социально-экономических позиций: начиная с причин, подталкивающих женщин к совершению преступлений (отсутствие средств к выживанию в условиях растущей нищеты и социальной дифференциации), и кончая характером получаемых тюрьмами подрядов и заказов - в первую очередь, на изготовление дешевого военного камуфляжа для затяжной войны в Чечне. Такой анализ позволяет говорить об этом институте в категориях "тюремно-промышленного комплекса", когда существование тюрем оказывается экономически выгодным с точки зрения дешевого рабочего труда. Под таким углом зрения тюрьма представляет собой огромное гетто, где фактически используется подневольный, в том числе и женский труд. В этом Альперн очевидным образом - и терминологически, и содержательно - пересекается с Анджелой Дэвис, посвятившей последние годы интенсивному изучению и разоблачению американской пенитенциарной системы.

Однако мы помним, что подход Альперн обозначен как "феминистический". Как это можно понимать? Очевидно, что феминизм не является синонимом определения "женский": не всякий, исследующий женскую тюрьму, с необходимостью продемонстрирует феминистический подход. Очевидно также, что феминизм не означает одно лишь безоговорочное занятие стороны женщин. Хотя цифры, приводимые Альперн, просто ошеломляют: в 2001 г., сообщает автор, количество женщин, погибших от рук своих мужей, составило четырнадцать тысяч (см. первую главу). Альперн пытается вскрыть причины женской преступности, используя понятие патриархатного (патриархального) уклада и даже целой "цивилизации", когда женщина является "объектом повышенного социального контроля", а ее несамостоятельность - "условием существования данного общества" ("Вместо введения"). В этом смысле принципиального различия между западным миром и Россией как будто не наблюдается. Однако различия начинаются тогда, когда исследователь сравнивает путь, пройденный соответствующими обществами по освобождению своих закабаленных женщин.

В наиболее теоретической части книги "От тюрьмоведения к феминистической криминологии" Альперн приходит к парадоксальным выводам. Убийство жен как отличительную черту современной мужской преступности автор связывает с растущей независимостью самих женщин, с ощущением бессилия, которое охватывает их патриархальных мужей прежде всего при попытке решить семейные конфликты. Еще более парадоксально звучит следующий вывод: "Мне вдруг показалось, что новые формы самосознания женщины, которые грубо формирует коллективная российская тюрьма [утрата уважения к мужчине и устанавливаемым им законам], превращают ее в некоторое подобие тому, что создает из западной интеллектуалки феминистское образование…" - речь идет о пересмотре самих основ и ценностей цивилизации патриархата.

Вообще, надо заметить, что отношение к женской тюрьме у Альперн двойственное. С одной стороны, это и не "женское место", и "не женское дело", а с другой - не что иное, как тюрьма оказывается своеобразным плавильным котлом, где женщина меняется, открывая в себе новые социальные и эмоциональные ресурсы. Задержимся чуть-чуть на этом интригующем моменте.

Свою аргументацию автор строит исходя из оппозиции "приватное-публичное", отвечающей за формирование гендерной идентичности, или, как мы сказали бы - социального пола. Нетрудно догадаться, что "приватное" - традиционно область "женского" (семья, дом, специальные ремесла), тогда как "публичное" - область "мужской" состязательности и самовыражения. В современных обществах женщина все больше выдвигается в сферу публичного, кульминацией чего, по Альперн, оказывается формирование уважения к себе. Что же касается тюремного пространства, то в России оно отмечено уродливой публичностью: речь идет о совместном проживании десятков, а иногда и сотен человек, не исключая женщин, которые особенно болезненно переносят такую "выставленность напоказ". Эту насильственную коллективность автор напрямую связывает с "мужским публичным пространством тюрьмы". И дальше: "Коллективная тюремная жизнь тяжела и мужчине, но она не меняет его идентичности, скорее даже укрепляет ее, делает ее еще более жесткой и маскулинной…".

Здесь мы позволим себе вступить в полемику с Людмилой Альперн. Во-первых, как уже отмечалось, тюремная "коллективность" остается в высшей степени амбивалентной: лишая женщину столь необходимой ей приватности, тюрьма в то же время, по словам автора, творит с ней чудеса, что выражается главным образом в пробуждающемся гендерном самосознании. Итак, что же все-таки такое для автора эта навязанная историей и обществом "коллективность": питательная среда для возникновения нового - осмысленного - женского сообщества или же пространство подавления и унижения, которое может, но не обязательно должно приводить к появлению иной самооценки?

Но главное, пожалуй, это представление о том, что "мужская" в своей основе тюрьма соразмерна мужской же идентичности. Этот тезис представляется нам крайне спорным по одной простой причине: тюрьма не озабочена поддержанием или изменением гендерных различий. Совсем наоборот. Ее задача - создавать единые дисциплинарные тела, тела управляемые, лишенные каких-либо индивидуальных, специфических черт. Если она и производит некую "сущность" , то сущность эта не может быть ни женской, ни мужской. Скорее, тюрьма переопределяет, подтверждает исключение, размещая его в пределах легитимности, характерной для данного общества. Через это исключение поддерживается социальная норма, гендерная в том числе. Поэтому мы предложили бы рассматривать тюрьму сначала как дисциплинарное пространство и лишь затем различая (размечая) в нем возможные признаки "женского" или "мужского". Причем такой подход, акцентирующий историчность операции самого исключения, отнюдь не противоречил бы заявленному феминистскому. Собственно, заостряя этот тезис, можно сказать и так: тюрьма - это такое пространство, где перестает действовать почерпнутая из гражданского состояния оппозиция "публичное-приватное"; это область не просто принудительной гомогенизации, но и откровенного насилия; прошедший "тюремную школу" (метафора, соединяющая сразу два дисциплинарных пространства), образует сырой, но точно так же "серый", неразличимый материал для дальнейшей - "правильной" - социализации. Эта социализация включает превалирующее в обществе взаимоотношение полов.

Конечно, можно вернуться к обозначенному Альперн парадоксу: российская тюрьма, этот оплот бесправия (несмотря на отдельные цивилизованные исключения), оказывается позитивно трансформирующей. Впрочем, не логично ли предположить следующее: трансформация происходит вопреки тюрьме, как индивидуальный акт сопротивления, и ответственность за эту трансформацию несет не "коллективность", но особое сочетание анонимности и индивидуальности: возникающее женское сообщество не равно навязываемой "коллективной жизни", и если мы вправе о нем говорить, то складывается оно по прерывистым линиям опыта, каждый раз отдельного в своей всеобщности?

Все эти наблюдения отнюдь не умаляют достоинств книги Людмилы Альперн. Наоборот. Именно ее заинтересованный подход к проблеме, эрудиция, знание состояния аналогичных учреждений на Западе (см. очерки, объединенные во второй главе), именно желание начать анализ с самого начала - со своеобразной социологии тюремной жизни и тюремного дела (см., в частности, интервью и анкеты), - все это делает исследование столь убедительным и страстным. Мы не оговорились: вся книга пронизана настоящей страстью, что превращает ее чтение, несмотря на серьезность и даже тяжесть обсуждаемых вопросов, в род удовольствия. К этому следует добавить, что Альперн избирает принципиально открытый стиль изложения: "Сон и явь женской тюрьмы" состоит из очерков, в которых анализ данных (почерпнутых из собственных "полевых исследований" или прочитанных в специальной, в том числе и исторической литературе) удачно сочетается с путевыми заметками, элементами автобиографии и даже настоящей прозой: иногда сочная метафора или жизнь, представленная в виде притчи, дают больше для понимания проблемы, чем цитаты из релевантных юридических источников. (Надо сказать, что автор не обходит стороной и современное уголовное законодательство.) Удачей книги можно считать и дополняющий ее текстовую часть фотоальбом: такое вторжение визуального лишь закономерным образом венчает продуктивное разнообразие используемых Альперн языков. А напоследок остается подчеркнуть: основной итог, достигнутый исследованием, - выведение в свет дня "больной" проблемы, создание пространства, в котором можно не только наконец увидеть, что же происходит в недоступных нам тюремных анклавах, но и начать по этому поводу широкий, ответственный и, главное, открытый разговор.

Напечатано в журнале "Неволя", № 2 - 2004 г.