"Маленькое" общество.
Елена Ознобкина

(Рец. на книгу: А.Н. Олейник. Тюремная субкультура в России: от повседневной жизни до государственной власти. М., ИНФРА-М, 2001.)

Появление книги Антона Олейника "Тюремная субкультура", безусловно, заметное событие в нашем гуманитарном сообществе. Фактически впервые российский тюремный институт анализируется средствами современной социологической теории. (Автор - ученик известного французского социолога Алена Турэна; книга была первоначально опубликована на французском языке.) Неслучайно именно эта часть исследования (вторая глава книги - "Тюремное сообщество в России" - самая объемная) привлекает наибольший интерес (см., например, единственную известную нам пока рецензию на книгу: Александр Никулин …И Россия худшая из тюрем?! Журнал "Отечественные записки", № 7, 2002), именно ее можно считать пионерской.

Однако у книги есть важный подзаголовок: "от повседневной жизни до государственной власти…" К тому же, на обложке, почти фоном, за стилизованным фрагментом решетки, изображено лицо (если не лик) в терновом венце из колючей проволоки. Что, видимо, должно настроить читателя на метафизический уровень размышлений.

Действительно, задача исследования тюремного института вписана у А. Олейника в более широкую перспективу описания институциональных особенностей обществ советского типа (к которым Олейник вполне определенно относит и российское т.наз. постсоветское общество). И постижение этих особенностей наводит, мягко говоря, на грустные размышления. Интонационно окрашенный вывод исследователя уловил и сформулировал в своем предисловии к книге Ален Турэн: "Кажется даже, что А. Олейник готов утверждать, что режим, претендовавший на лидерство в мировом масштабе и на наиболее "социализированный" характер, оставил вокруг себя и даже внутри себя самого только смертельные тенденции"… К этой метафизической стороне дела я еще вернусь в своей рецензии.

Но прежде всего - об исследовательской концепции, которая изложена в первой главе книги. Эта глава представляется мне интересной и важной. (Хотя сам автор зачем-то оговаривает, что она может показаться "излишне перегруженной теоретическими выкладками" и предлагает сразу перейти к главе второй; возможно, здесь сказалась неловкость автора, который переносит "диссертационную форму" - в основу текста положена его диссертационная работа - в книгу, обращенную к более широкому читателю.) В первой главе формулируется основная гипотеза исследования и достаточно тщательно обсуждается и подбирается теоретический инструментарий.

"Несущей конструкцией" в рассуждениях автора является противопоставление "маленького" и "большого" общества. Ален Турэн, на мой взгляд, очень точно называет эти определения "хорошо продуманной банальностью". Вовсе не в уничижительном смысле. Просто эти, казалось бы, слишком простые определения удачно высказывают нечто существенное о хорошо всеми узнаваемых формах повседневной жизни нашего общества.

Итак, "маленькое общество", или общество, не завершившее процесс модернизации, имеет следующие характеристики: в нем отсутствуют четкие границы между сферами деятельности; господствуют персонифицированные отношения; не вполне институционализировано использование насилия; имеет место дуальный характер норм (свой-чужой). Это и не традиционное, и не современное общество. А в нашем случае, похоже, это и не общество "трансформирующееся", но скорее "зависшее" и успешно воспроизводящее свою "межеумочную" институциональную основу. С точки зрения А. Олейника, все постсоветское пространство распадается на такого рода "малые общества" и не существует в качестве "большого" общества, практикующего современный западный тип социальных отношений (его характеристики - противоположны характеристикам "малого" общества (см. выше)). "Малое" общество - продукт определенных и по-сути неизменных на советско-постсоветском пространстве властных отношений. Это отношения формального господства, всякий раз навязываемые обществу властной элитой. В "малом" обществе не сформирована институциональная среда-посредник (именуемая часто "гражданским обществом"), представляющая интересы индивида перед государственной властью.

"Малое общество", по мнению А. Олейника, можно было бы изучать на примере организованных преступных сообществ ("мафии"). Однако, по его собственному признанию, этот путь тернист и фактически закрыт для эмпирического исследования. Другим анклавом существования своей модели А. Олейник считает тюремное сообщество и именно его он выбирает в качестве отправной точки исследования (в этот институт социологу удалось "проникнуть", получив согласие властных инстанций). Таким образом, ставшая доступной, в том числе в эмпирическом исследовании, "тюремная субкультура" наделяется статусом некой общей субстанции жизни общества советского типа.

А. Олейник несколько раз возвращается к вопросу о своеобразии предлагаемой им модели. В том числе и в сравнении с концепцией тюрьмы М. Фуко. На этом моменте я остановлюсь несколько подробнее. Поскольку, кажется, здесь можно будет составить общее суждение об упоминавшейся уже мною "метафизике" социологического исследования А. Олейника. Мишель Фуко предложил "генетическую модель" тюрьмы, рассматриваемой как социальный институт. Тюрьма у него - результат и способ работы исключающей нормы, средство борьбы с тем, что признается современным обществом девиацией, аномалией. Можно сказать и так: это механизм отторжения, дисквалификации одних норм во имя признания других. Но, заметим, для Фуко и "девиантное", и принятое в социуме поведение суть равно нормы, если угодно, конкурирующие нормы. Одну общество называет "правовой", другую же - ее "инаковость" устанавливается лишь по отношению к первой - "преступной". Таким образом, общество "производит" свою тюрьму.

А. Олейник движется в своем рассуждении иначе. Он отрицает логику "производства" обществом тюрьмы, равно как и производства (инфицирования) тюрьмой общества. В советском пространстве мы имеем заранее конгруэнтные реальности: реальность тюрьмы и реальность общества, живущего вне тюремных стен. Эта "гипотеза конгруэнтности", столь привлекательная на первый взгляд (очень уж похоже на правду), может, однако, сыграть с нами простую шутку. Ведь сам автор (солидаризируясь в этом случае с Фуко) заявляет свое кредо: "Попытка дать слово тем, кто его не имеет, лежит в основе и настоящего исследования". Но если принять авторскую модель и поддаться очарованию его идеализации, то где же, в каком пространстве мы сможем услышать "голос тюрьмы", голос тех, чья норма жизни отвергнута обществом как преступная? Если мы действительно имеем дело с ситуацией, когда, по выражению В. Подороги, "все общество втянуто в производство преступных практик" (в том числе и исследователи тюрем?)…

Фуко, выстраивающий "теоретические модели", очень точно знает, где располагается он сам. А располагается он в точке сопротивления, в точке действия, на границе постоянного становления нормы, он сам участвует в этом процессе и потому предлагаемая им, в частности, модель тюрьмы - не статична. Он - "виртуальный реформатор" тюрьмы. Он знает, что порой "не-норма" должна бороться за статус "нормы" в большом сообществе и что, в любом случае, заключенные являются также "случаями" большого общества, принадлежат ему и имеют право на высказывание.

В модели А. Олейника место исследователя - иное. Он добротно и вполне объективистски изучает свой "предмет". И, похоже, полностью укладывает его в свою модель-диагноз. Такая логика фактически безысходна… Нам еще раз сообщили, что мы живем по институциональным образцам неформальной, "тюремной субкультуры"… "Тюремная субкультура включает нормы, традиции, ритуалы, жаргон и жесты, принципиально отличные от тех, которые предполагает уголовно-исполнительное законодательство и внутренний распорядок тюрьмы", - это определение, используемое автором и принадлежащее М. Платек, согласно логике автора, следует, видимо, толковать предельно широко: повседневная жизнь в нашем обществе держится на неформальных нормах, существующих параллельно декларируемым политическим стандартам современного демократического общества. Власть / граждане = охранники / заключенные - вот простая формула нашей жизни…

Впрочем, эта грустная метафизика "идеальной модели" не особо сказывается на качестве исследования А. Олейником самой тюрьмы. Во второй половине 90-х в нашей стране стало возможным независимое исследование этого ранее закрытого института. Социологической группе А. Олейника удалось за период 1996-2001 гг. опросить заключенных в 43-х уреждениях в 10-ти областях России (они работали также в нескольких пенитенциарных учреждениях Франции и Казахстана). Качественный первичный материал им удалось получить в том числе благодаря не только методу анкетного опроса, но и проведению углубленных гибких интервью с заключенными.

Изучение неформальных норм жизни закрытого сообщества средствами социологии - задача сложная и тонкая. Но именно ее исследователь решает, с моей точки зрения, очень удачно. Он рассматривает российскую тюрьму как социум, поскольку этот институт основывается на принципе коллективного, совместного, массового заключения (на барачном принципе в отличие от западного принципа камерного содержания заключенных), здесь действуют свои жестко определенные нормы отношений и выделены категории осужденных, существует своя "социальная" иерархия. На момент публикации книги тюремное "сообщество" России насчитывало более миллиона человек, мы занимали первое место в мире по числу заключенных на 100 000 населения. Сегодня по этому последнему показателю лидируют Соединенные Штаты, а общее число заключенных на сегодня в России несколько уменьшилось и составляет порядка 860 тыс. Однако это "большое сообщество" с точки зрения своей социальной организации является, что детально показывает автор - "маленьким" обществом.

Оно соответствует уже упоминавшимся четырем ключевым критериям. Устройство пространства тюрьмы (здесь и далее речь идет о российском институте тюрьмы, являющемся основным предметом анализа в книге) не предполагает возможности выделения личного пространства, сферы частной жизни. Здесь господствует тотальный надзор (в котором участвуют и сами заключенные), а повседневные действия подчинены детальному контролю. Не случаен высокий показатель уровня недоверия заключенных - как к администрации, так и друг к другу. В тюремном мире "все связи носят локальный, персонифицированный, межличностный характер" и здесь выделены свои "всеобщие" категории (как то: "блатные" и "мужики", а также "барыги", "козлы", "черти", "петухи", "крысы"…), общение между которыми строго регламентировано "неписаными" правилами. Особо А. Олейником рассматривается относительно недавно (в 90-е годы) появившаяся фигура "смотрящего" - того, кто следит за исполнением "неформальных" правил тюремного общежития. С этой фигурой исследователь даже связывает определенную тенденцию к "деперсонализации" такой важной социальной функции, как посредничество в разрешении конфликтов (своего рода "зачаток" гражданского общества?...) и едва ли не частичную институционализацию насилия. Дуализм понятий проявляет себя в несимметричном характере прав и обязанностей заключенных. Малый мир тюрьмы разбит, в свою очередь, на категории, касты. Своего рода закон функционирования "малого общества" - бесконечный регресс к еще более мелким "сообществам".

Что это означает для индивида? Прежде всего - девальвацию ценности его единичной жизни. "Малое сообщество" живет за счет механизмов, разрушающих пространство личности и не позволяющих ему расширяться. Одна из последних подглавок второй главы книги названа автором "Можно ли оставаться субъектом в тюрьме?". Он признает, что "борьба с тотальным институтом принимает, как правило, индивидуальные формы". Скажем, в российской тюрьме - это образование землячеств или так. наз. "семей". Но за этот способ выживания платится большая цена: малая группа стремится к самодостаточности и закрывается для внешнего мира. Вместо общества мы получаем, по выражению автора, амальгаму разнородных групп. Горизонты индивидуальной свободы в этом случае просто исчезают из поля зрения.

Все описанные механизмы работают на воспроизводство, но не на выход за пределы "маленького общества". Распространение модели, показанной на материале тюремной субкультуры, на все постсоветское общество - наиболее проблематичная и требующая особого обсуждения тема. Хотя, казалось бы, предпосылка логики А. Олейника налицо. На нее указывает и Ален Турэн: "Такая последовательность анализа оправдана тогда, когда институционалиизированный порядок отсутствует на уровне повседневной жизни, а это означает и его отсутствие на уровне государственной власти и невозможность обеспечения порядка усилиями государства". И все же, мне кажется, нам надо очень опасаться известного эффекта d?j? vu. Может быть даже тем более опасаться, что наша общественная жизнь дает такому восприятию все новые поводы.

Дело еще и в том, что модель, предложенная автором, выдержана в форме диагноза (одна из последних подглавок книги названа "Замкнутый круг", даже без знака вопроса). А когда диагноз поставлен - больного надо лечить. Новыми программами и политической волей… Мы все это знаем, к этому склоняется, в конечном итоге, и автор. Но, возможно, стоит (во всяком случае исследователям) рассмотреть и альтернативы. Одной из них могло бы стать обращение к идее уже упоминавшегося мною Мишеля Фуко о множественности точек власти в современном обществе. Однако ее обсуждение выходит за рамки рецензии.

Опубликовано в журнале "Критическая масса", № 1 - 2003.