В этом деле нельзя сдаваться.
Елена Ознобкина

(Рец. на книгу: Артур Кестлер, Альбер Камю Размышления о смертной казни. Введение и очерк "Смертная казнь во Франции". Жана Блок-Мишеля. Пер. с фр. - М.: Праксис, 2003. )

Согласно данным Международной Амнистии, в 2003 году в 21-й стране мира было приведено в исполнение 1 146 смертных приговоров. Из них 84% приходятся на долю Китая, Ирана, Соединенных Штатов Америки и Вьетнама. В Китае казнено 726 человек, 108 человек - в Иране, 65 - в США… Умерщвлено двое несовершеннолетних…

Это цифры официальные, возможно, несколько более "радостные", чем реальная картина.

Вместе с тем, 117 стран мира уже законодательно отменили либо не применяют на практике смертную казнь. Наиболее решительные ее противники - страны Европы. Именно здесь наиболее заметна сегодня эволюция международного гуманитарного права: в мае 2003 г. был открыт к подписанию Протокол N 13 к Европейской Конвенции прав человека. Этим протоколом вводится запрет на применение смертной казни даже во время войны. (Ранее, согласно статье 15 Конвенции прав человека, государства, в случае войны или иной чрезвычайной ситуации, ставящей под угрозу существование нации, могли отступать от соблюдения положений Конвенции и применять в качестве наказания смертную казнь.)

Фактически, на европейском континенте близится к осуществлению правовая утопия гуманистической мысли. И к этой шаткой победе разума прямо причастны выдающиеся европейский интеллектуалы Артур Кестлер и Альбер Камю. Их голос уверенно звучит и в продолжающихся по сей день дискуссиях о смертной казни. Дискуссиях, лишний раз напоминающих нам о том, что вопрос этот далеко не закрыт...

Свои "Размышления о виселице" Кестлер написал в 1955 году. В 1937-м, во времена франкистского режима, он сам находился в тюрьме под угрозой смертного приговора; в 1955 - ему удалось инициировать в Англии национальную компанию за отмену смертной казни; в 1957-м, когда книга Кестлера (в несколько сокращенном варианте) под одной обложкой с "Размышлениями о гильотине" Альбера Камю вышла отдельным изданием во Франции, он уже мог написать издателю: "В Англии битва выиграна". (В 1964 здесь последний раз был приведен в исполнение смертный приговор; в 1973 - смертная казнь была отменена за преступления общей юрисдикции; наконец, в 1998 году произошла полная законодательная отмена смертной казни.)

В переводе на русский язык книга, содержащая работу Кестлера и эссе Камю выходит впервые. Учитывая реалии сегодняшнего дня, трудно предположить, что эти тексты могут оказать заметное влияние на умонастроение общества и законодателей в нынешней России, склоняющихся к возвращению смертной казни в арсенал российского уголовного права (сегодня действует мораторий). Для перемен в этом отношении нам предстоит, похоже, многолетняя, прежде всего просветительская работа. И именно для нее изданные тексты - неоценимы. Это страстные личные свидетельства против продолжающегося опасного варварства (именно таковым представляется Кестлеру и Камю узаконенная смертная казнь).

Для Артура Кестлера смертная казнь - личный враг. Вот его собственное признание: "Пока смертная казнь не будет отменена, внутренний покой останется для меня навеки недостижимым" (с. 31). Поэтому вся аргументация книги, естественно, "предвзята". (Быть может, сам вопрос не допускает иного, кроме предвзятого, к себе отношения, ибо в основе ответа на него лежит, в конечном итоге, труднодоказуемое индивидуальное нравственное чувство.) Кестлер убежден, что "эшафот - не простро инструмент гибели; это самый древний и отвратительный символ одной из склонностей рода человеческого, ведущей его к моральному краху" (с. 32-33).

Текст Кестлера - жесткий, ироничный, логически выстроенный. И еще: в своей книге он с удовольствием приводит пространые высказывания сторонников смертной казни, полагая, что ничто не может свидетельствовать против последней так, как эти образцы всякий раз противоречивой внутри себя речи. Впрочем, английская традиция осуждения к смертной казни имела весьма прочную историю, - именно ее подробно анализирует Кестлер (начиная с "Кровавого кодекса" XYIII-XIX века, которым смертная казнь предусматривалась за более чем 220 видов проступков, в том числе таких, как: кража репы, ущерб рыбе в прудах, отправление писем с угрозами или пребывание в лесу переодетым либо с оружием…). Он не щадит читателя, описывая отвратительные "технические" подробности публичных казней, полагая, что "необходимо точно знать, о чем идет речь" (с. 43).

Итак, первое: знать обо всем без прикрас, и второе: суметь пробраться через штампы в речах "сторонников" к самой сердцевине их аргументации.

На мой взгляд, Кестлеру действительно удалось сформулировать самое существенное, "вытащить" наиболее глубинный и значимый момент любой дискуссии о смертной казни. (Кстати, далеко не всегда и современные дискуссии доходят до этаких глубин.) Фактически, он приходит к простому и одновременно чреватому огромными сложностями выводу, что в основе концепции "уголовной ответственности" лежит нереалистичное представление об "идеальном человеке". Вменение ответственности строится на постулате тотальной разумности и презумпции абсолютного самоконтроля индивида. Но ведь в случаях, как мы говорим сегодня, девиантного поведения, мы вряд ли имеем дело с "субъектом как таковым", - мы имеем дело с конкретными людьми, существами телесными и не лишенными страстей. Английский суд способен учитывать это земное обстоятельство в случаях обычных преступлений, но не тех, что подпадают под статьи о смертной казни.

Согласно действующим (с 1843 г.) в английском правосудии т.наз. "Правилам М'Найтена" (подвергшимся наиболее яростной атаке Кестлера, полагавшего, что и для середины XIX века они были анахронизмом), признание преступника невменяемым не влекло за собой неприменение к нему такого наказания, как смертная казнь. Правила противоречили даже здравому смыслу: ведь, как убежден Кестлер, "очевидно, что предумышленное убийство теснее связано с безумием, чем любое другое преступление" (с.90).

Итак, именно смертник испытывал на себе всю реальную тяжесть последствий красивой утопии ответственности индивида… Тогда как в других случаях (когда речь не шла о статьях, предусматривающих смертную казнь) судьи и присяжные могли учесть все нюансы неадекватного психологического состояния нарушителя права.

Чтобы осветить глубину проблемы, Кестлер включает в свою книгу особый филофский этюд - о детерминизме природного космоса и свободе человеческой воли. Дилемма ясна: с научных позиций детерминизма вменение ответственности невозможно в принципе (ибо преступник оказывается "итогом" индивидуального воспитания, личных особенностей и общественного воздействия), утверждение же абсолютной моральной ответственности индивида может завести нас еще дальше… По сути, последнее утверждение имплицитно подразумевает существование сверхъестественного порядка. Иначе говоря, в этом случае следует признать, что мы имеем дело не с юридической, но с теологической концепцией…

Таков пунктир рассуждений Кестлера. И, наконец, самый серьезный рубеж этих размышлений. Кестлер понимает, что отмена смертной казни на основании отказа признать человека существом тотально ответственным - для любой системы права - может оказаться настоящим Троянским конем… (Кстати, на два десятилетия позже Мишель Фуко, размышляя об отмене смертной казни, говорит о том же: если продумывать эту логику отказа до конца, то под вопросом окажется само право наказывать.) Но Кестлер находит мягкий выход из этой ситуации: закон, стоящий на страже правовой утопии, должен всякий раз быть человечно скорректирован теми, кто принимает конкретное решение (фактически, на этом убеждении и держится английское прецедентное право). Унификация - смерти подобна…

Свое эссе "Размышления о Гильотине" Альбер Камю пишет, уже прочитав книгу Кестлера. Кроме этого, он уже прошел нелегкий путь обретения точной личной позиции - против смертной казни. (Это развитие отражено в документальном приложении к вышедшей у нас сегодня книге, - приложении, подготовленном издателем Жан-Блок Мишелем, в 1940-е и 50-е подписывавшим вместе с Камю письма в защиту приговоренных к смертной казни.) Для него тоже: смертная казнь - то, что вынести человеку невозможно. И "виной" тому - воображение. Камю не раз говорит, что способен слишком хорошо представить себе муки приговоренного… А если этого воображения кому-то недостает - он готов "посодействовать".

Эссе начинается с личной истории: отец, негодовавший на преступника (убившего целую семью с детьми, ограбившего их), идет посмотреть на его казнь. Приходит бледный, не говорит ни слова, его тошнит… Камю еще более беспощадно, чем Кестлер, еще более подробно рисует сцены казни. Ему кажется, что сначала, до всякого "разговора", надо пробудить в читателе естественное чувство отвращения к убийству себе подобного… (Свою знаменитую книгу "Надзирать и наказывать" Фуко тоже начинает со сцены варварского публичного расчленения ("четвертования") приговоренного к смерти Дамьена.)

А далее - аргументы. Они разбираются один за другим. Первый - двойной стандарт, лицемерие государства, оставляющего за собой право убивать. Ведь основной риторической фигурой, оправдывающей обычай наказывать смертью, является аргумент о "внушении страха будущим преступникам". (В несостоятельности этого аргумента нас убеждал еще Беккариа.) Вместе с тем, государственные чиновники стыдливо прячут казнь, газеты говорят о ней вполголоса. ("Каким образом может быть показательным убийство, совершаемое во дворе тюрьмы?", - восклицает Камю (с. 144).)

Да и может ли само зрелище казни, не говоря уже о простом "знании о ней", остановить преступника? Того, которого сама судьба ведет по путям зла, да и того, кто совершает зловещее преступление в бреду страстей и безумия (разве страх смерти может победить человеческие страсти?)… "…смертная казнь за убийство применялась веками, но племя Каина все же не исчезло" (с. 156).

Следующий аргумент Камю формулирует так: "Окрестности эшафота чужды благородства…". Разве можно по сей день, без специального напряжения зрения, в кровавом и варварском обычае видеть проявление "высшей справедливости", а в палаче - "божественную силу"? Разве зрелище казни не вызывает к жизни самые низменные эмоции и страсти (способствуя, тем самым, росту, а не укрощению преступности)?

Да и кто из смертных может вынести окончательный вердикт о "неисправимости" преступника в этой жизни? Ведь религиозные представления, согласно которым умерщвление греховного тела может даже пойти на пользу бессмертной душе, - уже принадлежат истории…

За страданиями жертвы нам, смертным людям, нельзя забыть и о безмерном страдании приговоренного к смерти преступника: "Когда официальные юристы говорят о предании смерти без страданий, они не знают того, о чем говорят, и, что особенно важно, они лишены воображения. Опустошающий и унизительный страх, которому месяцами и годами подвергается осужденный и которому не подвергалась жертва, является более страшным наказанием, чем смерть" (с.163). Камю устрашает сама "машинность" жизни после приговора, превращение человека в покорную вещь… Греки с их цикутой были гуманнее.

Размышляя обо всем этом, Камю даже готов на временные компромиссы: для благопристойности можно хотя бы давать приговоренному шприц со смертельной жидкостью, оставляя за ним право самому сделать себе безболезненный укол и перейти от сна к смерти… Это пессимистический компромисс. Камю не надеялся при своей жизни увидеть плоды своей борьбы за отмену смертной казни. (Последняя смертная казнь состоялась во Франции в 1977 г.; ее отмена произошла в 1981-м.)

И еще один аргумент был для Камю очень важен: он понимал, что живет в то время, когда преступления самих государств многократно превышают пределы способностей и возможностей индивидуальных преступников…

Виселица, гильотина, электрический стул, выстрел в затылок… Именно последний способ узаконенного убийства был принят в России в ее недавней истории. Действующий с 1999 года мораторий, который Россия ввела в связи с принятием ее в Совет Европы, подвергается постоянной атаке наших часто малограмотных политиков. Да и более 60% населения (об этом свидетельствуют социологические опросы) приветствовало бы возвращение к смертным казням… Так что пессимизм российских противников наказания смертью, пожалуй, может быть не менее оправдан, чем пессимизм Камю. Впрочем, в этом деле никогда нельзя сдаваться.

Опубликовано в журнале "Космополис", весна-лето 2004 г.