Из тюремных стихов Данилова-Исмаилова.
Расшифровка интервью, взятого 15 декабря
1994 года
– В уголовном мире я известен под кличкой
“поэт”, и под кличкой Есенин, поскольку все время, сколько
себя помню, пишу стихи, читаю стихи. Освободился я 10
декабря текущего года с подразделения АМ-244/11 Пермской
области поселка Чепца. Как и обещал своим остающимся
товарищам в лагере, в настоящее время нахожусь во всеми
нами уважаемой редакции радиопередачи “Облака”, где
и даю настоящее интервью.
В общей сложности я отсидел 40 лет. Подавляющее большинство
моих судимостей составляет статья 144 УК РСФСР 1961
года (кража), когда произошла смена уголовного кодекса,
а до 61 года старожилам, ветеранам сталинских застенков
она известна как Указ 1/2.
– А когда Вы в первый раз попали в тюрьму,
сколько вам было лет?
– На этот вопрос я лучше всего отвечу своим
стихотворением.
В сердце боль, не тоска
Жутко вспомнить даже.
Ради хлеба куска
Совершаю кражу.
Я пацан – не бревно,
Не умею матом.
Было это давно -
В сорок девятом!..
Вот меня и на суд,
В мире самый-самый,
Под конвоем везут,
Разлучивши с мамой.
Инвалидка она,
Бьется в припадке.
Не добила война -
Добивают порядки.
Приговор, словно стек.
В отрешенье экстаза я...
Хлипкий падает снег -
Средняя Азия.
Не гулять мне на свободе
Не гулять мне на свободе,
Не добить последний срок.
Кости ноют к непогоде,
Кашель душит в солнцепек.
Нету прыти молодецкой.
Мне шестой десяток. Вот
В зоне я, друзья, Чепецкой
Прозябаю третий год.
Инвалид и, слава Богу,
На работу не хожу.
Иногда, подобно йогу,
В позе лотоса сижу.
Бизнесменничаю малость,
Покупаю – продаю -
Обеспечиваю старость
Непутевую свою.
Как сайгак, ношусь по зоне,
Для здоровья без вреда.
И, конечно же, в уроне
Не бываю никогда.
Я младенца не осилю.
Потихоньку дохожу.
Иногда в картишки шпилю,
Иногда в ШИЗО сижу.
Там то холодно, то жарко.
Шмоны вечером и днем,
Мне, что мертвому припарки
Отсидеть пятнадцать в нем.
К жизни тяготам привычен,
С малолетства арестант,
Я по зонам, тюрьмам, кичам
Свой оттачивал талант.
И с советской властью дружбы
Никогда не заводил.
Не просил ее натужно,
Чтоб представлен прессой был.
Не нужны мне гонорары.
Но хотел бы, как поэт,
Хоть единым экземпляром,
Ошарашить белый свет!
Чтоб читатели узнали
И грядущие века,
Как в ГУЛАГе погибали
Мы – советские зека!
Гинзбург, Ларина, Боркова -
Всех не трудно перечесть,
Рассказавших ярким словом
О ГУЛАГе все, что есть!
Но хочу сказать, что было,
Потому что и при нас
Раньше что происходило,
Происходит и сейчас.
К правде с должным пиететом
Лучше всех душой пристал,
Миру Божьему об этом
Солженицын рассказал.
На лице Советов шрамы
Выгребных зловонных ям.
И Жигулин, и Шаламов
Дерзко высветили нам.
Слава им, живущим ныне,
И умершим – слава им!
К ими созданной картине
Мой штришок необходим.
Все стихи мои – о зонах
И о тюрьмах, жизни в них.
О страдавших миллионах
И страдающих живых.
Я бы рад на эту тему
Не писать, не размышлять,
Ведь ГУЛАГ – не теорема,
Что я должен доказать.
Он - субстанция Советов,
Их лицо, душа, позор.
Коммунистов в ад за это
Плетью б гнать во весь опор.
И не как-нибудь, а с гиком,
Чтоб в кипящие котлы
С искаженным страхом ликом
Так и сыпались, козлы.
Но народ наш благороден -
Их не хочет бить, как вшей
Этих нравственных уродин
Лучших в мире палачей!
Горе, беды, произволы,
Тюрьмы, ложь, пауперизм -
Результат Советской школы,
Это все – социализм.
Нет похабнее чувырла
На земле ни у чего,
Чем создали Кырло-Мырла
И соратники его.
Их “красивые” идеи
Извратив на свой манер,
Спит в музейном мавзолее
Основатель СССР.
От него неподалеку
Безопаснее, чем тля,
Спит, зарыт в земле глубоко
Террорист страны, Кремля.
По трубе иерихонской
Должен быть когда-то суд.
Там всей мафии кремлевской
Полновесно воздадут.
Я не верю в сказки эти -
Почему должны мы ждать?
С них еще на этом свете
Шкуру надо лыком драть!
Никаких им снисхождений -
Это я твержу давно,
Сколько ими преступлений
На земле совершено!
Вот понять что не могу я,
Разобраться, что к чему -
Их, терзавших Русь родную,
Все не судят. Почему?
Ведь они в крови увязли,
Коммунисты-господа.
И любой достойны казни
Без допросов и суда.
А они, полны цинизма,
Припеваючи живут,
И уже капитализму
Панегирики поют.
Вот такие ренегаты
Нашей правили страной,
Попирая все, что свято,
Устрашая шар земной!
Рождественские праздники.
Рождественские праздники прошли
И снова будни потянулись гадко.
Паскудно на душе,
Пишу в тетрадку,
Материально сидя на мели.
Я в Уссольлаге раньше не бывал,
Но много слышал о кровавом Симе
Как соликамский Белый Лебедь ныне
Он страх на осужденных навевал,
Но Сим закрыт - хвала тебе, Господь,
Что ты прикрыл такое заведенье.
А вот Чепец - есть Сима повторенье:
От мелочей до произвола вплоть.
Я - на Чепце. И старый и больной,
Беззубый рот порой кривлю в усмешке
Когда мне достается на орешки,
За тягу в круговерти игровой.
Я не могу, представьте, не играть
Не потому что мучаюсь бездельем,
Табак и чай игральной канителью,
Все ж легче, чем работой добывать.
Ночами я бессонницей томлюсь.
Бывает, что играю без азарта.
А иногда я, оседлав Пегаса,
На нем крылатом в эмпирии мчусь.
Поэзии роскошные луга,
Пьянят меня волшебным ароматом,
И контролера я считаю братом,
Не видя в нем заклятого врага.
А он мой враг. Ему прикажут лишь -
И он меня отнюдь не пожалеет
Дубинкою безжалостно огреет.
Я перед ним - что перед кошкой - мышь
Зачем я вам все это говорю,
Любезный доктор? Сам того не знаю.
Я вас как человека принимаю.
И за вниманье вас благодарю.
Для радиослушателей… Хотя думаю, что "Белый
лебедь" как таковой в комментариях уже не нуждается.
А Сим… Ну, Сим - можно пояснить. Я называю его кровавым.
И это не мое сравнение, а уже не одно десятилетие переходящее
из уст в уста, потому что он соответствовал своему названию.
Там ежедневно, как говорят, массовые убийства были,
и они как бы санкционировались выше стоящими чиновниками
государства. Сим в настоящее время закрыт, там говорят
поселенцы какие-то есть, я этого не уточнял и по той
только причине, что я был рад тому, что Сим прекратил
свое кровавое существование на нашей земле.
Следующее стихотворение я посвящаю тем, с
кем вместе отбывал последний срок.
Наконец я Чепец покидаю.
На Урале стоят холода.
А куда мне податься - не знаю.
Вот, читатель, какая беда!
У меня ни родных, ни деньжонок.
Сбросив тяжесть тюремных оков
Я на воле - ну просто ребенок,
Потерявший и маму и кров.
Мне рабочее место не светит
Потому, что почти шестьдесят.
Я - поэт, я - карманник, бездетен,
Ни хибарки, ни то что палат.
Замерзаю. На улице - стужа.
Я в хозяйскую робу одет.
Здесь, пусть старый, тулупчик бы нужен,
Но его, к сожалению, нет.
До свиданья, чепецкая зона.
Ну а вам, остающимся в ней -
Я желаю смягченья закона,
И побольше безоблачных дней.
Еще одно стихотворение… Я хочу, чтобы оно
стало одной из строчек обвинительного заключения коммунистам,
которых рано или поздно призовут на суд, и они должны
будут ответить за те злодеяния, которые они творили
на протяжении 70 с лишним лет.
Коммунистам никакого оправданья
За содеянные ими злодеянья.
На их совести людская кровь и трупы,
Оставлять их безнаказанными глупо.
Лже-пророков окровавленные пасти,
Все съедают у народа: труд и счастье.
А взамен ему, ну, как бровей не хмурь мы,
Только вечно переполненные тюрьмы.
Говорят, что кровь людская - не водица.
Коммунистам за нее не расплатиться.
А за трупы не придумать даже кары,
Вас, достойной троглодиты-комиссары.
Вы же бешеные волки по натуре.
Канибаллы, но всегда в овечьей шкуре.
Сколько лет вы издевались над народом,
Перекрыв ему пути ко всем свободам.
Вы народ родной держали в черном теле
И внушить ему: мол, надо так! - умели.
Вы под лозунгом фальшивым "К коммунизму"
Привели свою страну к пауперизму.
Ну а сами-то живете вы иначе.
Есть дома у вас, машины, деньги, дачи.
Драгоценностей припрятано немало.
Полагаю, из презренного металла.
Вы народ свой постоянно обдирали.
Божьи храмы, а не тюрьмы разрушали.
Обесценив человеческие жизни,
Насаждали произвол, террор в отчизне.
Я уверен, что мое стихотворенье,
Это всех республик тружеников мненье.
Все подпишутся под ним двумя руками.
Это значит - недовольны массы вами.
Коммунистов до единого к ответу.
Очищать от них давно пора планету.
За содеянные ими злодеянья
Им не может, не должно быть оправданья.
Оставлять их безнаказанными глупо.
Список их злодейств представлен мною скупо.
На борьбу народы с ними поднимайтесь:
Пролетарии всех стран, соединяйтесь.
На Чепце
Здесь дубинки вовсю применяются.
Прапора над зэка измываются.
Бьют безбожно нас пьяная братия.
А в стране, говорят – демократия!
Ах, Россия, родная, забитая
Красноперою мразью, бандитами.
Так тебя и татары не мучали,
Как они, коммунисты ебучие.
Как они твоим бедам злорадствуют.
Лицемерят, хитрят, казнокрадствуют.
Затаившись покуда по заячьи.
И не просто живут, припеваючи.
Почему же ты, милая, гордая,
Об асфальт не желаешь их мордами.
Ведь они испускают зловоние
Тюрем, пыток, смертей, беззакония.
Почему же ты медлишь с расправою,
Со зловонною этой оравою.
Не расправишься с ними, которые
На расправу всегда были скорые.
* * *
Меня не радует сегодня ничего -
Ни Новый год, ни улицы без снега.
Возможность исключается побега -
И мне не быть у сердца твоего!
Увы! Увы! - Я в замкнутом кругу,
И за него никак не просочиться.
Мне трудно без тебя, моя жар-птица,
Не думать о тебе я не могу.
Былого счастья не вернуть назад -
Что скошено уже не зацветает.
На встречу в будущем надежды мои тают-
Ведь, как-никак, - а мне за пятьдесят!
Любимая! Я в возрасте зимы,
А ты в разгаре солнечного лета.
И все ж - была со мной! - благодарю за это!...
Мы будем вместе, выйдя из тюрьмы?
Наивная, головкой не кивай,
Не торопись: вопрос серьезный очень.
Ты импульсивна, девочка. А впрочем -
Меня надежд на счастье не лишай!
Твой образ все в глазах моих стоит,
И дразнит недоступностью своею.
От злости и бессилья холодею,
И чуть не плачу в камере навзрыд.
Я у окна. Сокамерники спят.
Курю за самокруткой, самокрутку.
Ты - без меня, я - одинок. Мне жутко.
Я проклинаю мой тюремный ад!
|
