Места лишения свободы <<< Малолетка

  
 

Дети в тюрьме - второй выпуск

Предисловие составителя

Когда мы задумали конкурс сочинений среди несовершеннолетних осужденных, мы, конечно, не ожидали такого результата. Это был поиск технологии для оказания социальной и психологической помощи детям, которые оказались так далеко от дома, в прямом и переносном смысле. Мы хотели, чтобы при написании сочинения они продумали то, что все еще хаотично вертится в их сознании: обдумали бы свои дальнейшие шаги, освободились бы от тяжелой ноши своих ошибок и заблуждений. Групповая реабилитационная работа в тюрьме, без посредников – условием проведения конкурса был прямой контакт с воспитанниками, мы сами раздавали бланки сочинений с перечнем возможных тем, присутствовали во время написания, сами собирали сотворенное. Эти условия оказались чрезвычайно плодотворными – уровень доверия к нам был так высок, а потребность поделиться с теми, кто не имеет прямого отношения к тюрьме, так глубока, что искренность и информативность сочинений, написанных колонистами, намного превысила уровень обычных школьных сочинений.

Их отношение к нам, к нашей работе я бы выразила словами одного мальчика, воспитанника ардатовской ВК, который однажды во время нашего посещения, не подходя, пристально смотрел на нас, а на мой вопрос: “Может быть, ты хочешь что-то спросить?” – ответил: “Не, просто людей давно не видел”.

Темы предлагаемых сочинений мы связали с дотюремной жизнью воспитанников, с их жизнью в тюрьме и с теми надеждами, которые они возлагают на свою дальнейшую жизнь, жизнь после освобождения. В конкурсе участвовали и мальчики и девочки, их судьбы похожи, жизнь предложила им альтернативное детство: уже в десятилетнем возрасте многие из них должны были сами решать задачу выживания в страшном, бездуховном мире их пьющих, уродливых, асоциальных семей. И они выжили. Они нашли силы и средства для жизни, но это стоило им свободы.

Пожалуй, самой популярной была тема “Как я буду жить после освобождения”. Дети мечтали о счастливой жизни на свободе, почти не отрываясь от той жестокой реальности, в которой они жили до ареста. “Женюсь на хорошей (красивой, непьющей) девушке, построю дом (куплю квартиру, машину), нарожаю детей (двое, трое, четверо), буду работать на земле, получу хорошую (престижную, высокооплачиваемую) работу, мои дети будут счастливы и никогда не испытают таких мучений, им не надо будет совершать преступления, они никогда не попадут в места лишения свободы” – таково примерно, вкратце содержание этих сочинений. Несмотря на страшный жизненный опыт, надежда на счастье не оставляет юного арестанта, ему в полной мере дано это удивительное свойство человеческой души – даже в самые трудные дни надеяться на лучшее.

Тема, которая представлена в этом сборнике, в конкурсе звучала примерно так: “Один мой день в колонии (в ИВС / в СИЗО/ на этапе )”, “Когда меня первый раз завели в камеру, я почувствовал (а)…”, “Самое ужасное, что я увидел (а) и узнал(а) в заключении”.

Немногие написали об этом. В конкурсе приняло участие несколько сотен подростков (приблизительно 500 человек) из разных учреждений, этой темой заинтересовались не более 30 человек. Отрывки из их сочинений представлены в этом небольшом сборнике. Мы не указали учреждений и имен, так как многие из авторов все еще отбывают наказание, а судьба человека за решеткой чувствительна порой к самым незначительным вещам.

В отличие от других сочинений, где много фантазий, эти поражают своей документальностью, точностью описаний, удивительным совпадением с тем, что мы раньше встречали в давно опубликованных, литературных и документальных источниках: у Евгении Гинзбург, у Солженицына, у Варлама Шаламова, у многих других наших соотечественников, прошедших через ужасы ГУЛАГа и советской тюрьмы. Приведу только одну цитату: “Если честно, то на этап я ехать боялась. В вагон нас вели под конвоем, с собаками. Обращались грубо и жестоко, кричали на нас, оскорбляли, швыряли, толкали, могли ударить ногой, эти проклятые конвойщики. Нам же еще повезло, а вот малолеткам-мальчишкам достается еще как. Их бьют больше и сильнее, унижают, как хотят, аж страшно смотреть. Это я все видела по этапу. Мальчишки плачут и просят о помощи, а никто не может помочь, не к кому обратиться. Выводили их в соседние боксики и били, мы слышали только звуки, а потом видели размазанную кровь по лицу. Это страшно вспоминать”.

Можно ли представить, что это современное нам описание, что это опыт несовершеннолетней девочки? Что же будет с ней, если в свои юные годы прошла она уже через такие испытания, через такую боль?

В мучительных поисках ответа на этот вопрос мы публикуем эти пронзительные свидетельства нашего времени. Так же, как малолетние арестанты, мы не перестаем надеяться на лучшее: на то, например, что взрослые, умные, образованные люди, которые прочтут эти тюремные мемуары, найдут в себе силы изменить что-то в устройстве государства, которое обрекает детей на столь несовременные страдания. Жаль, что нас так и не научили тому, что нельзя осчастливить все человечество, если при этом будет пролита хотя бы одна слеза ребенка.

Людмила Альперн, посетитель тюрем.

11.11.2001 г. (Ф.М. Достоевскому – 180 лет).

Проект “Реабилитация наиболее незащищенных групп
тюремного населения”

Дети рассказывают о тюрьме

Станислав Б., 18 лет

Первый раз я столкнулся с милицией в 17 лет. Зайдя в камеру предварительного заключения, я не ощущал большого чувства страха, напротив, мне было интересно знать, правда ли жизнь за решёткой так ужасна, как её расписывают. Первое, что я почувствовал, – это тяжёлый, спёртый запах. Этот запах я не забуду никогда. Ужасная вонь, смесь пищи, табака, пота, грязной одежды. Но ощущался этот запах недолго, приблизительно минут через 5 я привык к нему и перестал замечать. Прямо передо мной стояла большая деревянная тумба, служившая заключённым столом, кроватью, стулом – в общем, всем. Вдоль этой тумбы имелся небольшой проход, приблизительно в метр длиной и полметра шириной, по которому ходили по очереди, когда сидеть и лежать было уже невыносимо.

В камере я даже не сразу понял, что меня лишили свободы. Поздоровавшись с заключёнными, я устроился на нарах, и начались расспросы: кто, откуда, за что... Я отвечал, но вопросов сам не задавал, так как все были намного старше. Ещё на воле я знал, что в этих условиях не любят слишком любознательных, и поэтому старался не интересоваться, а отвечать по существу. День прошёл быстро, я слушал взрослых с раскрытым ртом. Все, кроме меня, отсидели не раз, и тем для разговора у них хватало. Благодаря им я более или менее узнал устои и правила, по которым следует жить. Они, в свою очередь, видя, что я малолетка, учили и объясняли мне, как следует себя вести там, на малолетке, так как нас садят отдельно от взрослых, объясняли мне некоторые статьи УК, давали советы по поводу моего дела. Ели все вместе, у нас не было в камере обиженных (низшее сословие заключённых), поэтому ели за одним “столом”, из одной посуды.

Через несколько дней нас вывели для отправки на тюрьму. Приехав на централ, нас всех обыскали, отвели в баню, выдали кое-что из постельного белья (целого постельного комплекта не досталось никому). И меня, отделив от других, повели на коридор, где находились камеры для малолетних.

На тюрьме мне понравилось больше. Камеры во много раз больше, чище и светлее. Сидело нас 8 человек, почти все одногодки. Время летело быстро и весело, но иногда по ночам, отвернувшись к стенке, становилось тоскливо, хотелось домой, увидеть родных. Время шло, и постепенно я начал привыкать, но мысль о воле, доме, родных не покидала меня. Эта мысль подтолкнула к твёрдому решению не попадать сюда никогда.

Михаил У., 16 лет

Когда меня завели в камеру, я осмотрелся и заплакал. Она была такая мрачная, и все в ней были лысые, с черными от зубами, тела в наколках, кровати деревянные, пол каменный, не было даже света, солнца, потому что закрывали решетки и реснички. Я подумал, мне здесь не выжить весь свой срок, какой дадут мне на суде. Мне начали рассказывать все тюремные понятия, я запоминал и старался придерживаться их, т.к. если не придерживаться, то сами зэки могут сделать из тебя кого угодно. Я боялся, но я прошел всю эту тьму. Когда меня осудили, я уехал в зону. Отсидел я там 6,5 месяцев, зона голодная, издеваются, избивают за каждый пустяк, если не так сказал или неправильно посмотрел на командиров и санитаров отряда. Мама написала в Москву, и я уехал сюда, по месту жительства. Ехал я полтора месяца, и пока ехал – натерпелся всего, что есть в тюремной жизни. Но я хотел бы побыстрей освободиться из этой жизни.

Ксения Д., 18 лет

Когда меня первый раз завели в камеру, я была в ужасе. В камере было полно дыма, что даже не видно лиц находившихся, все они были какие-то озлобленные на первый взгляд, все казалось для меня диким, непривычным. В камере совсем скучно, телевизора нет, радио тоже. С одной стороны, можно понять, я попала не на курорт, а с другой стороны, на других тюрьмах были телевизоры. В камере малолеток было совсем по-другому, не то что во взрослой, там раскованнее себя ведешь. Раз в неделю нас водили на видик. Мы там имели разные мелке игрушки и дарили их мальчикам-малолеткам, а они передавали через оперов нам разные интересные книги, помогали и с мылом. Мне бы даже хотелось просидеть свой срок на своей тюрьме. Здесь тоже хорошо, не хотелось бы отсюда уезжать.

Антонина П., 17 лет

Первый раз завели меня в камеру, когда привезли на тюрьму, и я сидела в отстойнике. Мне стало очень страшно. Женщины в годах и пожилые. Мне всё казалось таким грязным, серые стены сделаны шубой. В двенадцать часов ночи меня повели в камеру, где находилось более 50 человек женщин. Когда я поднималась по лестницам, все двери передо мной открывались, а когда я поворачивалась, захлопывались. Зашла в камеру, и сразу же меня позвала старшая по камере, начала расспрашивать. Я расплакалась, она меня пожалела и предложила закурить и выпить чифу. Мне стало очень страшно. Запах от параши впился мне в нос. Мне стало не по себе. Мне очень захотелось покончить с собой.

Анастасия Р., 17 лет

Когда меня первый раз завели в камеру, я почувствовала страх внутри себя, ведь когда у меня был суд, то мне сказали, что я могу попасть в камеру, где живут женщины, которые сидят не по одному разу и срока имеют в три раза больше, чем у меня, и что от них можно ожидать чего угодно. Там в камере могут побить и отобрать все, что мама положила мне с собой на первое время. Но это было совсем не так, меня завели в самую хорошую камеру, там было тихо и всего две женщины, они спали и когда увидели меня, то сразу приняли как ребенка, а не как преступницу, совершившую преступление. Я очень боялась с ними говорить, держала свою сумку и тихо плакала по маме и сестре. А потом меня напоили чаем и уложили спать, хотя мне совсем не спалось. Потом у меня страх пропал, я с ними познакомилась поближе и пробыла в этой камере 4 месяца. Когда надо было идти на этап, я даже расставаться с ними не хотела. Вот так у меня прошло то время, когда я в первый раз зашла в камеру. И теперь я поняла, что в тюрьме мне было лучше, чем здесь, в колонии. Морально и физически там было очень легко и ближе к дому. Теперь я не боюсь тюрьмы.

5 марта меня вывели из камеры – на этап. Завели в автозак, в нем я ехала 2 часа до “столыпина”, там меня завели в кабинку и в ней я ехала трое суток до Ярославля, затем меня завели в какую-то маленькую камеру, где был унитаз и скамейка, а весь пол был под слоем грязи. Наутро меня подняли в камеру для транзитников, там я была в этой тесноте и духоте 4 дня с женщинами, которые ругались как сапожники матом и спали все по часам. За эти 4 дня я поспала 3 раза и от одной бабки заразилась вшами, но, к счастью, их быстро вывели. 9 марта снова этап и меня привезли в Рязань, там был кошмар — спала на полу 2 месяца, потом закрыли в карантин на 21 день. Потом наконец-то нас вызвали и привезли в колонию. Мои мучения кончились.

Елена К.,18 лет

Когда я попала в места лишения свободы было очень жаркое лето. И вот меня заводят, я ужасно напугана по рассказам других. Все, дверь захлопнули, и я стою около двери и только сказала “привет, девчонки”. Играет громко музыка, девчонки танцуют на лавках, в камере очень жарко и сильно накурено. В глаза кинулась вся обстановка. В камере светло, на каждой койке цветные шторочки, очень красивые, на столе скатерть, вышита руками. Стены белые-белые и самое главное, все 12 человек, все улыбаются и смеются. Если честно, я подумала, что меня завели куда-то не туда. Как в детский дом какой-то, хотя там я не была. Не представляла я тюрьму такой, да и рассказывали совсем по-другому все. Конечно, с домом не сравнить, но намного лучше, чем в других изоляторах (г.Екатеринбург).

Как я ехала этапом с тюрьмы до зоны

Выехала я из Екатеринбурга 17.05.00 г. в 4 утра ночи, нас было 6 малолеток и одна 19-летняя девчонка. Вот мы приехали в автозаке на вокзал к “столыпину”. Конвой быстро выходит: по сторонам не смотреть, бегом через рельсы до вагона. Мы с сумками тяжелыми быстро-быстро, и вот мы уже в вагоне. Сначала нас закрыли 12 человек в одно купе, мы попросили начальника и он оставил в купе одних малолеток. Ехали где-то сутки-полтора до г.Ульяновска. Вышли, нас завели в автозак, конвой был веселый, и мы пели ему песни.

Приехали и вот заводят нас после шмона. Ужасная камера, грязь, холод, сырость, мрак, но зато есть общение с пацанами. Я увидела в полу дыру, такую, что рука полностью влазит, это была “кобура”. Прошло два дня, нас опять в “столыпин”, и меньше чем через сутки мы в г.Рязани. Вот поднимают нас в камеру – и там ужас: человек 40-45. 10 малолеток, остальные все взрослые – и бабы прожженные, и бабы-мужики, и т.д. Хорошо, что мы там были всего 3 дня, и потом на автозаке – на зону. Здесь так-то нормально, но неопределенность убивает. До УДО 1 год. Сижу и работаю. И думаю, как жить дальше. Но уже точно знаю, что к наркотикам близко не подойду, они убили мою сестру. Но это уже другая история.


Татьяна П., 17 лет.

Ну что может быть хорошего в заключении? Конечно, ничего. Когда я в первый раз зашла в здание тюрьмы, первое, что мне бросилось в глаза, – пожилая женщина, которая сидела, тяжело дыша, около стола медсестры. Оказывается, этой бабушке был всего лишь 41 год, а выглядела она на все 70 из-за долгого употребления и распространения наркотических средств.

Тюрьма меня никогда не пугала, т.к. я не задумывалась о ней. Мой отец всю жизнь проработал в органах и около 8 лет в тюрьме оперуполномоченным. И тюрьму я видела каждый день из окон своей квартиры. Весь ужас и хаос тюрьмы я поняла, когда стала ближе узнавать людей, которые окружают меня в месте лишения свободы. Здесь не так страшен голод, болезни, слезы, сколько лицемерие и гниль людей. Их отношение даже к самим себе. В тюрьме я встретила девочку “божий одуванчик”, но это только оболочка, а нутро... Она жило по жизненному принципу “хочешь жить – подставь другого”. Еще самое ужасное в заключении, когда нет моральной поддержки с воли, близких и родных, чьи слова порой до глубины души согревают, но самое главное – это разлука и тоска по матери. Только в тюрьме полностью многие люди понимают, что значит слово МАМА, что оно одно в жизни дорого и важно и чему мы ему обязаны.

Владимир К., 18 лет

Это было зимой 1-ого декабря. Я возвращался с матерью из Твери, мы ездили на повторную кассационную жалобу, но судьи в тот день не было, и нам сказали приехать на следующей неделе. Мать поинтересовалась, не отправят ли документы к нам в суд, в которых черным по белому было написано: “Оставить приговор без изменения”, но нам сказали, что мое дело лежит у судьи и без его ведома никто не тронет, после чего мы со спокойной душой поехали домой.

Когда приехали в город, сестра со слезами на глазах стояла на вокзале и ждала, когда мы выйдем с электрички. Она сообщила, что приходили сотрудники из милиции с бумагами на мой арест и велели мне срочно явиться, как приедем. Мать стала меня успокаивать, говорила, что не закроют, хотя в душе, наверное, знала и просто не смогла смириться. Когда мы пришли в участок, нас провели в кабинет, где следователь показал бумаги о моем аресте и спросил, догадываемся ли мы, что это такое, тогда мне, как никогда, было жалко смотреть на мать, а я стоял, как вкопанный, и ничего не смог поделать. Нам даже не дали поговорить с матерью, меня повели в камеру, на ходу я только успел крикнуть ей, чтобы не переживали, у меня все будет хорошо.

Когда открыли дверь в камеру и я зашел в это ужасное помещение, для меня было все дико: грязные стены, везде паутина, клопы, тараканы и тусклый-тусклый свет, а в углу сидели двое обросших мужиков и пили чай. Они попросили вытереть на пороге ноги и проходить к ним, но я как вкопанный стоял минут десять и не мог поверить, что теперь мне придется сидеть 2 года из-за четырехсот рублей. Я думал, что все кончено, но те двое успокоили меня, дали закурить, накормили меня, подбодрили на какое-то время. Я долго не мог успокоиться, все вспоминал волю перед тем, как меня закрыли. Я должен был через два дня ехать в г. Тверь в цирк на выступление с воздушной акробатикой и постоянно ругал себя, что так подвел тренера. Переживал за родителей и сестер, а через два дня ко мне пришла мать на свидание, где я успокаивал ее, говоря, что все будет нормально и что ей лучше смириться, и после беседы с матерью я серьезно настроился в первый и в последний раз отсидеть свой срок.

Сережа К.

Я нахожусь в заключении вот уже почти десять месяцев, и за это время ни разу не видел кого-нибудь из своих родных или близких мне людей. Я считаю, что это самое ужасное, когда ты лишен возможности увидеться с близкими. У меня нет такой возможности, из-за того, что у моих родителей, можно так сказать, финансовое положение в семье не совсем в порядке. Из-за чего я здесь и нахожусь. Я знаю, что моя Мама и Папа отдали бы все на свете, чтобы я поскорее вернулся домой, или хотя бы чтобы увидеть меня, но все упирается в деньги. Мои родители не алкаши, не пьяницы и уж тем более не наркоманы. Они просто уже на пенсии, то есть живут на одну пенсию и не могут зарабатывать деньги, а ведь еще надо не только себя обеспечить, но и старенькую бабулю, и меня с братом. А вообще у нас в семье тринадцать человек, не считая маленьких детей, моих племянников, из-за которых я и пошел на воровство. Потому что они, то есть мои племянники, плакали и просили хлеба. Так вот, самое ужасное для меня – это то, что когда тебя лишили свободы, то еще разделили от твоих близких, и теперь я им не могу ничем помочь.

Конечно, закон наш суров, но я его не виню. Когда я выйду, я больше не буду воровать, а буду работать, и тем самым буду помогать своей семье. Самое ужасное, что я узнал в заключении, это то, что я не могу без своих близких, то, как я их люблю. Надеюсь, что половина заключенных чувствует те же самые чувства, что и я.

Вадим Ш., 16 лет.

Когда я первый раз попал в камеру, то я сначала сильно испугался, так как когда я сидел в ИВС, то там рассказывали, что на малолетке творится страшный беспредел, как издеваются со всякими придирками и подколами. Ну вот, и я попал в это ад, думал я. Я не знал, что говорить, как вести себя с сокамерниками, ведь я еще ни разу, так вот, лицом к лицу, не сталкивался, с такими лицами. Они сразу стали расспрашивать, как и что я сделал. Неохотно поделившись своей делюгой, я стал присматриваться к ним, они как-то странно себя вели, все что-то шептались. Потом, как выяснилось, они делили между собой вещи, которые у меня были, как говорят – стали меня крутить на все, вплоть до трусов. Трусы я, конечно, не отдал, остался в одной майке, тапках и трико. Это была самая ужасная тюрьма, на которой мне пришлось побывать. На пятом централе в Москве, да и в Орле все намного лучше и легче. И вообще я очень сожалею, что попал сюда, и жду не дождусь, когда наконец увижу своих родных.

Роман Е., 18 лет

Когда я в первый раз зашел в камеру, где сидели другие заключенные, мне показалось, что я попал в ад. Все было диким, я не понимал, где нахожусь. Когда со мной разговаривали мои сокамерники, я их не понимал. Жизнь для меня как будто закончилась, все показалось бесчеловечным, будто я в глухом лесу и никого рядом нет.

Но когда меня осудили, я уже обжился в этой системе. Тюрьма – это жизнь как у рабов. Это случайность, что я попал туда, и я никому бы не пожелал попасть туда и сам больше не хочу попадать в тюрьму.

Тамара Ч., 17 лет

Первый день на этапе я провела ужасно, так как с нами обращались, как с собаками, когда из ИВС отправляли в СИЗО. Нас посадили в автозак и повезли к “столыпину”, в автозаке было темно, было душно и грязно, а когда нас загружали в вагон, то швыряли, как ненужные вещи, а кто шел медленно, того били дубинками по спине. Вокруг меня решетки, и в этих решетках сидят десятки заключенных ребят, которые, как дикие, кидаются на сетки и расспрашивают тебя обо всем. Было впечатление, что ты попала в джунгли, и это осталось у меня на всю жизнь. В тройнике нас было много, очень тесно, а ехать в поезде приходилось много времени, очень хотелось есть, спать, помыться. В туалет выводят один раз, а некоторый конвой не выводит вообще, и девушки писали в бутылки и в кульки, это издевательство. В тройник нам засыпали сухую хлорку, и весь путь мы дышали ею. Этап – это ужасный путь, и чтобы его пройти, нужно мужество. Это очень сильно влияет на психологию человека, человек ожесточается еще хуже. Я прошла через все это, и никто не мог мне помочь и заступиться.

Вероника Ф., 18 лет

Мне бы хотелось написать про то, как я ехала по этапу, как сидела в следственном изоляторе и мое первое ощущение, когда меня привезли в колонию.

До следственного изолятора я почти месяц находилась в ИВС. Туда приходили следователи из прокуратуры, адвокаты, там я в первый раз давала свои показания. На карантине там положено сидеть 2 недели, сдать все анализы. Но я задержалась надолго, где-то на четыре месяца. У меня сложились хорошие отношения с “мамочкой хаты”, т.е. со смотрящей. У нас на тюрьме в каждой камере они были, смотрели за порядком. В этой камере мне было интересно, я многое узнала, увидела все это, что я не знала раньше.

В СИЗО я просидела целый год, повидала многое, были разные случаи. Сначала я сидела на старом корпусе, где сидели вместе женщины и мужчины, а потом меня перевели на новый корпус, там сидели одни женщины и мальчишки малолетки. Этот корпус был показательным. Там было чисто и уютно, напоминало, правда, больничную палату, камеры маленькие, для пятерых человек, в камере была горячая вода, домашний унитаз. Конечно, не сравнить со старым корпусом, где находились по 45 человек и спали по очереди или по двое. Я прошла все, аж страшно вспоминать.

Сначала я сидела со взрослыми женщинами, а потом у нас сделали камеры для малолеток. Сотрудники нас, малолеток, не любили, были случаи, когда нас и били. И мы даже не могли никуда обратиться за помощью. Сотрудники в СИЗО очень злые, обращались с нами хуже, чем с бродячими собаками.

На этап меня выдернули прямо из изолятора (карцера), куда отправляли за какое-нибудь нарушение. Это холодное, темное, маленькое помещение, где целый день стоишь на ногах, как каменный, только в 10 часов вечера расстегивается кровать, и тогда можно ложиться спать до 6 утра, и потом опять на ногах. Малолетним давали не больше 7 суток, там нас раздевали, оставляли в колготках и маечках. Вот так нас наказывали. Было и такое, что переводили из хаты в хату на перевоспитание к какой-нибудь зэчке, которая уже имеет ходок пять или больше.

Если честно, то на этап я ехать боялась. В вагон нас вели под конвоем, с собаками. Обращались грубо и жестоко, кричали на нас, оскорбляли, швыряли, толкали, могли ударить ногой, эти проклятые конвойщики. Нам же еще повезло, а вот малолеткам-мальчишкам достается еще как. Их бьют больше и сильнее, унижают, как хотят, аж страшно смотреть. Это я все видела по этапу. Мальчишки плачут и просят о помощи, а никто не может помочь, не к кому обратиться. Выводили их в соседние боксики и били, мы слышали только звуки, а потом видели размазанную кровь по лицу. Это страшно вспоминать.

Самое хорошее у меня было, когда я была дома, рядом с родителями, до моего криминала. А самое тяжелое время для меня – это сейчас, когда я вдали от дома. В колонии совсем по-другому, чем на тюрьме. Здесь сотрудники с нами обращаются как с детьми и помогают нам, учат нас хорошему. Я им благодарна, я многое поняла...

Надежда Р., 18 лет

...Через четыре дня у меня суд и меня уводят прямо с зала суда. Вокруг себя видела столько лиц, но все лица мне показались чужими. Белая пелена окутала меня, мне хотелось кричать.

При виде матери меня бросило в дрожь, как будто сердце вот-вот выскочит от боли. Все же я поняла, что такое мать и что она значит для меня. Отец, не дождавшись вынесения приговора, ушел, сказав, что все будет хорошо, как будто знал, чем все это закончится.

Я выбежала из зала, за мной конвой, они взяли меня за руку и увели вниз, в эти грязные кабины (боксики). Ощущение было, что я попала в ад и меня вот-вот растерзают. Страх переполнял меня, мне хотелось прижаться к матери. Сказать ей: люблю!

Через некоторое время за мной приехала машина. Выйдя на улицу, я увидела много собак, автоматов и милиции, как будто я маньяк-убийца, опасная для всей страны.

Меня привезли в тюрьму. Начали расспрашивать – за что, я не выдержала и опять заплакала. Когда меня завели через всю тюрьму, меня успокаивал один сотрудник (корпусной), сказал, что все будет хорошо. Мы шли долго, через множество железных дверей прошли, много заключенных я видела и мне становилось еще страшней.

Когда меня завели в камеру, меня встретили хорошо, было две девчонки и одна женщина. Но что меня насторожило, так это то, что они все были за убийство. Но познакомившись с ними поближе, я успокоилась.

Через некоторое время я пришла в себя, стала привыкать. Через пятнадцать дней меня забрали на этап. В “столыпине” я ехала одна. Обошлись со мной хорошо – разговаривали, смеялись и даже начальник купил мне на остановке мороженное и шоколадку. Я не верила своим глазам и боялась брать.

Приехала в другую тюрьму, там было ужасно. Такого я еще нигде не видела, лужи по колено, клопы, тараканы, везде асфальт и холодно, с одного вида перехочешь на воле заниматься плохими делами. Здесь с нами обходились плохо, грубили, иногда даже толкали и били, но, слава Богу, на этой тюрьме мы долго не задержались, нас увезли. При дороге у меня схватил бок, и когда меня привезли на Воронеж у меня обнаружили аппендицит.

Меня пристегнули в наручники и повели через город в городскую больницу. Я пыталась спрятать под куртку свое лицо, все так смотрели на меня, что мне было очень страшно и неприятно. Через несколько часов мне сделали операцию. Операция была сложной, при тряске в столыпине у меня лопнул аппендицит и пришлось поставить трубки. Пролежала я ровно месяц. Дышала свежим воздухом. Мне даже хотелось что-нибудь сделать с собой, чтоб только не увозили оттуда...

Александра Ш. 17 лет

...Каждое воскресенье я участвую в разных мероприятиях, только это меня и отвлекает от плохих мыслей. Мне осталось в колонии 4 месяца до взрослой, но воспитатель не хочет, чтоб я уезжала. Мое отношение с воспитанницами, как и у всех, я не стремлюсь к слишком большому, пусть идет все своим чередом. Да, порой мы ругаемся очень часто, но тут же наши обиды куда-то проходят, и мы как ни в чем не бывало друг другу улыбаемся. Самое главное, кем бы человек ни был, он всегда остается человеком, везде и всегда, и за это его и надо уважать.

Здесь можно многому научиться, не только от взрослых, но и самому очень много приходят в голову хорошие, светлые мысли. Подросткам я хочу посоветовать, чтобы что-то сделать, пусть сто раз подумает: “А стоит ли идти на это преступление, которое потом очень сильно может повлиять на твое будущее, стоит ли губить свою юность в этих местах. Ведь мы живем один раз и вряд ли мы когда-нибудь сможем прожить еще одну юность. Пользуйтесь временем, пока оно вам дается”.

Ольга Н., 17 лет

Когда я попала в колонию, я поняла очень многое. Самое первое – это то, что я совершила большой грех. Дня через три-четыре начинаешь отходить от шока и осознавать, что тебя лишили всего: родных, свободы, всего того, что ты могла делать несколько дней назад. Начинаешь понимать, что тебе не хватает тех людей, с кем ты общалась на воле. Не хватает даже тех, с кем ты была в ссоре. В тюрьме, в колонии, в местах лишения свободы в тебе просыпаются те чувства, которые до этого были неизвестны. Совсем малую долю, кажется, совсем крошечную, этих чувств мы познали на воле. А имена этим чувствам – любовь, страх, стыд, тоска, а порой и ненависть. Только в местах лишения свободы мы понимаем, как мы любим свою маму, сестру и всех своих близких. Только в тюрьме мы начинаем разбираться в людях.

Страх... Мы боимся того, что нас ждет в зале суда и после.

Стыд... Только здесь мы понимаем, что такое стыд. Только в колонии я научилась осознавать, что бывала не права. И как ни странно, я научилась краснеть. На воле за мной такого не замечали.

И наконец, ненависть... Ненавидим мы весь мир. За что? За то, что нас лишили всего. Ведь мы считаем, что мы не виновны, и только под конец срока, и то не все, начинают понимать, что они виновны в содеянном.

А для себя я поняла следующее. Что не стоит совершать больше таких глупых поступков. Что мама и сестра для меня важней, чем все богатства мира. Что лучше жить в нищете, но на воле, чем быть сытой в зоне.

Екатерина К., 18 лет

...Свою жизнь я могу разделить на три части: до суда, после суда, после освобождения. Я не знаю, какой она будет после освобождения, но я знаю, какая она сейчас, и мне она не очень нравится: шагать строем, зарядка в 6.00, работа, мало личного времени, постоянный подсчет, постоянный контроль, не помыться нормально, летом мытье на улице. Ужас. И чтобы исключить это, надо было только не делать того, что сейчас сделано.

...Мне кажется, что лишение свободы для малолетки – это самое ужасное. Его могли бы заменить какими-либо работами или еще чем либо, но только не это. Ведь психика у ребенка слабая, даже если он и преступник. И это может отложить глубокий след на его душе, к тому же многие сидят за ведро картошки или велосипед, или же банку варенья. И многие девчата, сидя за решеткой, теряют своих близких и родных, а что может быть хуже этого? И потом, куда им идти – снова за картошкой и снова в зону. Я не хочу сказать что все сидят ни за что. Но их не очень и много. Одни воруют пару тысяч, а люди, которые ворочают миллионами, живут, довольные, себе дальше. Поэтому мне кажется порой, правосудие несправедливо. А так хотелось бы, чтобы все было, как надо.