Рожали ли вы в тюрьме?
Очерк в защиту материнства
Людмила
Альперн
Если вам довелось рожать в тюрьме, то вы
получили исключительную возможность узнать массу таких
подробностей, которые даже не снились другим женщинам:
можно ли рожать в наручниках и присутствует ли при родах
охрана; сколько времени роженица остается в роддоме
и каким образом ее отвозят назад в изолятор; обыскивают
ли младенца, когда он с матерью выезжает на суд; склоняют
ли беременную к аборту; может ли мать воспитывать своего
ребенка, если ей разрешили взять его в колонию, и многое,
многое другое.
Я, по счастью, в тюрьме не рожала, а со всеми
этими подробностями ознакомилась, опросив три сотни
женщин в нескольких колониях и следственных изоляторах.
Но не из праздного любопытства, а из желания узнать
подробнее о положении женщин в тех местах, которые давно
и образно у нас называют “ад на земле”. Потому, что
с легкостью представляю себя на их месте.
Так возможно ли материнство в …аду?
“Мамочки” или “мамки” - самая одиозная часть
женского тюремного населения. О них говорят с легкой
иронией, или даже совсем неодобрительно. Их считают
тяжелой обузой пенитенциарной системы – ведь по закону
они не обязаны работать, чтобы прокормится; их нельзя
водворять в карцер или штрафной изолятор даже за серьезные
провинности; их нельзя сковывать наручниками при этапировании;
им нужны специальные камеры и особые условия. Сложно
с ними.
Впрочем, все эти сложности служители закона
легко обходят. К примеру, если “мамочку” нужно наказать,
ее ребенка помещают в больницу, независимо от состояния
здоровья, а ее, соответственно, в карцер - это в том
случае, когда она находится в следственном изоляторе.
А если она отбывает наказание в колонии, то и таких
сложностей не возникает – ведь матери в исправительных
заведениях живут отдельно от детей.
Основные упреки, обращенные в адрес матерей-заключенных
можно сформулировать так: “Они прикрываются детьми”,
или “Они рожают, чтобы облегчить себе условия”, “Дети
им не нужны!”, “ Мамочки” - это не матери”, “Они бросают
своих детей”.
Но если вдуматься в эти упреки, и даже допустить,
что они справедливы в 90% случаев, то, почему-то, в
голову приходят истории из обычной, “мирной” жизни,
когда женщины рожают, чтобы привязать к себе мужа, или,
даже, чтобы получить большую квартиру для семьи. Все
это кажется сущей ерундой по сравнению с теми трудностями,
с которыми женщина сталкивается в местах лишения свободы.
То есть, материнство, как форма защитной реакции, гораздо
уместнее и понятней именно в таких бесчеловечных условиях.
Тем более, если эти условия созданы государством. Значит,
оно, в определенной степени, и в ответе за причины и
следствия тюремного материнства.
Тяжела жизнь за решеткой – тюрьмы переполнены,
в них недокорм, туберкулез, отсутствие свежего воздуха
и нормальной медицинской помощи. Но женщине вдвойне
тяжелей – ко всему, у нее в организме происходят непрерывные
циклические процессы, которые влияют на психику, вызывают
взрывы эмоций, а то и беспричинной агрессии. Эти же
процессы требуют дополнительных гигиенических условий,
которые в наших тюрьмах не предусмотрены – часто в камерах
нет горячей воды, не говоря уже о душе, гигиенические
же принадлежности получают, в основном, те женщины,
у которых есть родственники на воле, а таких немного.
Законом выдача таких принадлежностей не предусмотрена
– в этом можно усмотреть либо полное невежество законодателя,
либо злой умысел. А так как наш средний законодатель
- представитель сильного пола, то и дискриминацию, например.
Помнится, есть такой диск у Леннона: “Женщина – негр
этого мира”. Вот и приходится рвать на тряпки собственную
одежду, или тюремное добро – простыни, потрошить матрасы.
Еще существуют выезды за пределы изолятора
- на суд или следственные действия, сопровождающиеся
изощренными обысками, а в отдельных местах и обысками
на гинекологическом кресле – трудно представить что-либо
равное этому по степени унижения и антисанитарии. Контролеры
с дубинками, “веселые ребята” с собаками, склоки и драки
в переполненных камерах.…И все это длится месяцами,
а порой и годами.
Теперь каждый легко представит себе состояние
женщины, которая, узнав о своей беременности в изоляторе,
не делает аборт, что тоже совсем не просто в тюремных
условиях, а начинает ждать ребенка, о котором думает,
как о своем спасителе. Ей трудно, очень трудно – почти
всю беременность женщины живут в “общаках” – в общих
камерах, в которых порой одновременно находятся до 70-80
человек одновременно, гуляют вместе со всеми по часу
в день, а остальное время дышат воздухом, в котором
нет кислорода. Питание чуть лучше, чем у других, но
это почти нельзя серьезно принимать в расчет. Однако
теперь с ней уже не смеют обращаться, как с бессловесной
скотиной – это значит, что она получила, наконец, права
и привилегии, дарованные ей законом и конституцией.
В тюрьмах, обычно, нет условий для родов,
исключением может служить, разве что, знаменитая “Матросская
тишина”, где есть настоящая больница с реанимацией.
Большинство узниц, поэтому, рожают в “вольных больницах”
– как они говорят – и условия у них “обычные”, как на
воле. Везут ли их рожать в клетке или с наручниками?
Чаще всего нет, но такие случаи бывают. Как объяснил
тюремный врач: “Да ведь они чаще всего бегут именно
в таком состоянии, только бдительность потеряешь”. Но
бдительность – это первое дело, поэтому при роженицах
всегда присутствует конвой, а так как долго держать
под конвоем - дорого, то через два часа после родов,
если нет осложнений, роженицу увозят назад в камеру.
Мне известен случай, когда после “кесарева сечения”
женщину отвезли в камеру, как только она очнулась от
наркоза. И везли стоя, в “стакане” автозака. И было
это в Москве, в наши дни, а рожала она в “Матросской
тишине”.
Ребенок остается в больнице положенное время
– 5-6 дней, а потом, если он здоров, его возвращают
матери. С этого момента, или чуть раньше, мать начинает
жить в отдельной, приспособленной для таких случаев
камере, в которой могут находиться только беременные
или кормящие. Так написано в “Законе о содержании под
стражей”. Но, как и многое другое, предусмотренное этим
актом, чаще всего остается простой декларацией, благим
намерением, из тех, которыми вымощена дорога…в ад.
Не будем описывать скорбные случаи, когда
женских камер и кормящих матерей в тюрьме катастрофически
мало, и им приходится жить в общих камерах. В лучшем
случае – в тюремной “больничке”. Мне доводилось бывать
в камерах, где содержаться только матери и дети. В специализированном
СИЗО для женщин, а у нас появились и такие учреждения,
условия в таких камерах заметно лучше. Они живут по
8-12 взрослых, и, соответственно, детей, в камере, рассчитанной
на 44 человека, на деле же – на 60-70 человек. Они гуляют
два раза в день. Они могут готовить еду своим детям,
укладывать их спать. Это, как мы увидим чуть позже,
огромное достижение. Им выдают детское питание и даже
памперсы. Но в камере нет дневного света – окна с внешней
стороны закрыты “ресничками”, хотя это запрещено все
тем же законом.
Начальство в таких случаях отвечает: “Не
можем снять в связи со сложной оперативной обстановкой”.
При выезде матери на суд ребенка могут подвергнуть обыску
по той же причине. Сложности оперативной обстановки,
по правде сказать, заключаются в межкамерных и межличностных
связях подсудимых и подследственных. Иными словами,
записку “мамочка” может передать, или еще чего. А такого
быть не должно. Так уж повелось, что интересы следствия
важней интересов ребенка. Хотя здравый смысл подсказывает,
что неправильно это, что не может так быть, чтобы невинное
дитя самые первые и самые важные месяцы и годы жизни
провело …в аду. Даже если его мать и не ангел.
На суд “мамочки” ездят чаще всего с детьми,
ребенка оставить некому. Существует, правда мнение,
что мамочки в глубине души рассчитывают смягчить сердце
судьи, а значит и приговор, видом маленького страдальца.
Но тверды сердца наших судей, в связи с чем еще раз
вспоминается геенна огненная, а точнее, надпись над
входом туда: “оставь надежду всяк сюда входящий”:
“Суд следующий у меня был, когда Илюшке было
полтора месяца. В тюрьме его оставить некому. Суд пять
дней, пять дней меня должны возить. Со мной была женщина-нянька,
но они [тюремная администрация – прим. автора] не имеют
права оставить этой няньке, потому что она зэчка. Кто
знает, что у нее на уме? Из медсестер ни одна не согласилась.
И я должна с этим ребенком ехать на суд, с полуторамесячным.
Родился он в мае, а это были первые числа июля. Пекло
было, наверное, 35 градусов. Молока в груди нет, молоко
в бутылочках делаешь на целый день, там же держат целый
день. Молоко на жаре сворачивается, кормить его нечем,
пеленать - негде. Камера в суде - метр на метр, на полу
- плевки. Я все это ногами расчищала, ребенка клала
на пол, пеленала...
Я ездила пять дней на суд с ребенком и за
все пять дней женщина-судья мне ни разу не предложила
сесть. Все время показания я давала стоя. На руках ребенок:
“Подсудимая, встаньте!”. Одно это меня морально добивало.
Ребенок орет, ей все равно, она ни на минуту заседание
не прервала. Он заходится, орет, меня всю колотит, какие
я могу давать в таком состоянии показания?! Я, вроде,
бойкая, но тут из-за ребенка, меня просто трясло. Показания
кто-то дает, та же потерпевшая. Я же должна ей какие-то
вопросы задавать, послушать, что она говорит, Я не слышу
- у меня ребенок орет. Вот так пять дней нас промурыжили,
я и не помню, кто и что говорил”.
Совсем уже за пределами здравого смысла находится
практика осуществления материнства в исправительных
учреждениях. Матери не в состоянии реализовать законом
им данное право воспитывать детей по месту отбывания
наказания, потому что им не разрешено жить вместе с
детьми. Кто и когда решил разделить их локальными зонами,
построить детское учреждение в пенитенциарном учреждении,
и лукаво назвать его Домом матери и ребенка? В нем нет
места для матери. Поэтому назвать его можно только домом
ребенка, а так называются детские дома для грудных и
малолетних сирот.
Большинство матерей могут приходить сюда
два раза в день, чтобы вывести своего малыша на прогулку.
И это все. Исключение составляют кормящие, но, по мнению
детских тюремных врачей, кормят матери здесь не долго,
2-3 месяца, а то и сразу без молока. Да это и не удивительно
– стрессы. Причем, чем больше “мамочка” печется о ребенке
– тем хуже ее дела. Только те матери, чьи дети долго
и тяжело болеют, так, что их нельзя держать с другими
детьми, получают редкостную возможность жить вместе
со своим младенцем, заботиться о нем, кормить, пеленать,
укладывать спать и просыпаться ночью, чтобы убедиться,
что ему тепло и удобно.
Если в колонии объявлен карантин по инфекционному
заболеванию, матери лишаются и такой возможности, так
как живут вместе с остальными осужденными. Женщины,
которых я уже достаточно хорошо знаю, чтобы доверять
их слезам, рассказывали мне, что вынужденная разлука
с детьми иногда достигает нескольких месяцев.
Интересно организован и адаптационный период
по прибытию матери с малышом в колонию. Их разделяют
на три-четыре недели якобы для карантина, но на деле,
чтобы отучить ребенка от матери, с которой он был неразлучен
с самого рождения. Одна молодая и образованная женщина,
всю беременность и первые два года материнства просидевшая
в следственных изоляторах г. Москвы, а после суда этапированная
в исправительное учреждение, описывала мне невыносимую,
адскую муку от разлуки с сыном, с которым она до этого
не расставалась ни на минуту: “Я подкрадывалась к дому
ребенка, в надежде увидеть его или хотя бы услышать
его голос. Другие “мамочки” говорили мне, что он кричит
не переставая, не ест, почти не спит и все время зовет
меня”.
Все закончилось как в сказке: она попросила
родителей, с которыми все время поддерживала теплые
отношения, забрать сына: “По крайней мере, я буду уверена,
что его не обидят”. Сына забрали, да и мама вскоре последовала
за ним, получив, наконец, отсрочку приговора по уходу
за малолетним ребенком. Да и не сирота она, не нищая,
не бездомная.
Этот случай – редкое исключение, которое
только подчеркивает печальное правило – большинство
матерей, с которыми мне довелось встречаться в местах
лишения свободы – сироты, реальные или социальные, выросшие
зачастую совсем без родных, а потому не знавших ни родительской
заботы, ни родного крова. Из колонии им идти некуда
и ребенка отдать некому, кроме государства, под чьей
опекой они и сами оперились.
Тем весомее причины создать им условия для
настоящего материнства в том месте, где оно их застало
– в государственном месте, между прочим. Дать возможность
им, бездомным и обездоленным, жить вместе со своими
детьми, любить их и быть любимыми, потому что никто
и никогда не полюбит тебя так, как твой ребенок. И помочь
им в этом – ведь существует отлично обученный персонал
в тюремных домах ребенка, и по вопросам диеты, и по
вопросам воспитания. И особых капиталовложений не надо
– просто пустить мать в дом матери и ребенка.
А там гляди, материнские чувства и опыт помогут
заблудшей матери обрести дорогу и место в жизни. Любовь
дана человеку во спасение. И она не оставит ребенка
на вокзале, и не отнесет в детдом, только потому что
не умеет о нем заботится, не знает что с ним делать
и куда с ним идти. Когда ребенок станет ее неотрывной
частью, материнский инстинкт подскажет ей, как устроить
жизнь, чтобы всегда быть вместе.
Есть в психологии такое понятие - “динамический
стереотип”. Так на языке науки называется образ жизни,
к которому человек привык, и от которого ему трудно
отвязаться. Например, привык поздно ложится и поздно
вставать, попробуй, проснись в 6 утра и пойди на работу!
Неделя, а то и месяц понадобится, чтобы отвыкнуть от
одного стиля жизни и перейти к другому. А некоторым
и года не хватит, и всегда у них стресс и напряг. Это
те, которые намертво заучивают свои стереотипы, негибкая
у них психика, и привычки устойчивые. Этим людям трудно
перестроится и они всегда в худшем положении при смене
обстоятельств. Во времена перемен, например.
Из тюремных образчиков устойчивых стереотипов
годится такой: многие женщины, попавшие в места лишения
свободы и пробывшие там определенное время – свой срок,
например (а сроки у женщин совсем не малые – средний
- 3,5 года - дольше, чем у мужчин, между прочим) привыкают
жить при тюремном режиме, и чувствуют себя в тюрьме
себя гораздо удобнее, чем на воле. Не любят ее, окаянную,
но на свободе им еще тяжелей. Вот они и возвращаются
в нее, чуть только вышли. Поэтому они нуждаются в социальной
реабилитации – в специальных занятиях по привычке жить
в других условиях, по смене стереотипа.
Или - привыкнешь жить с мужем, лет двадцать
живешь, уже и “любви” почти никакой нет, а бросит или
умрет – и нет жизни, небо с овчинку покажется.
Или другой пример – вот молодые люди поженились,
родили ребенка, а воспитывать его им некогда. Студенты,
к примеру, или просто веселые молодые люди, которым
еще гулять и гулять, а для этого много времени надо.
А ребенка воспитывать хлопотно. Вот они сдадут этого
ребенка своим родителям, а в тех уже потребность созрела
внуков растить, и все живут себе припеваючи. И ребенок
ухожен, и время есть. Но нет места для него в их динамическом
стереотипе – жизнь распланирована иначе, и вернись он
к ним, ох как будет не к стати! И может стать причиной
развода и других неприятностей и растройств. Не потому
что эти молодые люди - моральные уроды, а потому что
все должно естественно развиваться – ждали – родили
–воспитывают – все постепенно и органично. И – безболезненно.
Так и с мамочками “на тюрьме” - ждет она
ребенка, рожает его и осознает, что только сама будет
о нем заботится, да и условия кое-какие для этого будут
– и созреет она для материнства, и найдет в себе силы
и чувства ребенка воспитывать, каковы бы ни были причины
для его появления. Может быть и не каждая, но большинство.
И точно знать будет, когда кормить, когда спать укладывать.
И чувствовать, что ему надо, что у него болит, как ему
помочь. Потому что материнство –это и инстинкт в том
числе, а не выдуманная категория. А если его сломать,
силой разорвать эту естественную связь, эту красную
нить, которая очень долго соединяет два существа, бывшие
когда-то одним – так чья в этом вина? Не того ли Макаренко,
который изобрел этот способ воспитания младенцев в условиях
советской женской тюрьмы? И какова была его цель? Защита
интересов ребенка, для которого именно мать является
естественной основой для развития? Ведь каждому ребенку
нужен его собственный взрослый, а не абстрактный воспитатель.
Или, все-таки, защита интересов системы, для которой
главное удобство - простота утилизации?
Мне не известно ни одной европейской страны,
где матерей, которым позволено взять детей в тюрьму,
содержат отдельно от их младенцев, хотя и встречаются
разные нелепости,– например в Англии и Ирландии дети
могут проживать вместе с матерями-заключенными только
до года, а затем их передают заботам родственников или
попечителей. В Болгарии, матери, если не кормят грудью,
весь день, практически, отделены от детей, однако спят
они в одних помещениях. В известных мне примерах матери
живут вместе с детьми, могут полностью заботится о них
( и для этого созданы все условия) до трех, а в Германии,
например, в отдельных тюрьмах и до 6-лет.
В настоящее время в наших местах лишения
свободы содержится более 700 беременных женщин и матерей
с детьми до 3-х лет. Это чуть больше 1% всех женщин-заключенных,
и около 0,05% всего тюремного населения России. Кажется,
что их немного, но это более чем в три раза больше количества
всех женщин-заключенных в Норвегии, или равно тюремному
женскому населению Польши.
20% этих женщин находится в следственных
изоляторах, еще 30% - осуждено на срок от 3 до 4 лет,
более 20 – на срок от 5 до 7 лет – это значит, что ребенок,
достигший 3-х лет, будет отправлен в детский дом или
к родственникам, а мать останется досиживать срок, если
не получит условно-досрочного освобождения.
Более 45% из них - осуждены за кражу; 20%
- за разбой и грабеж, 15% -по статье 228, связанной
с наркотиками; 14,2% - за убийство, в том числе и за
превышение мер необходимой защиты; 4% - за нанесение
тяжких телесных повреждений.
08.11.99 г.
|
