|
Валерий Абрамкин
Правосознание российского населения – мифы
и реальность
Новогодний “подарок”
С первого января 1998 года вступили в силу
нормы Федерального Закона, принятого еще в 1995 году,
которые предусматривают значительное улучшение условий
содержания заключенных СИЗО и ИВС. Например, минимальная
камерная площадь в пересчете на одного человека должна
увеличится в 1,6 раза: с 2,5 до 4 кв. метра, закрепляется
право каждого арестанта на индивидуальное спальное место
и т.д.
Всю несообразность этого законодательного “подарка”,
мы можем оценить, развернув плакат-календарь, который
выпущен нашим Центром: на фотографии — общая камера
второго московского СИЗО, известного больше под поэтическим
названием — Матросская Тишина. Картина, что называется,
типичная, средняя: где-то (скажем, в небольших городах)
ситуация может оказаться чуть лучше, где-то еще хуже.
В 1994 году, когда депутаты Государственной Думы ожесточено
спорили о том, сколько же метров площади должно приходиться
на одного арестанта, российские следственные тюрьмы
посетил Специальный Докладчик ООН по пыткам Найджел
Родли. В своем официальном отчете, выпущенном в том
же году, Специальный Докладчик, не выдержав принятого
для таких документов стиля, назвал наши следственные
тюрьмы “Адом на земле”. За три года, прошедшие с визита
Найджела Родли в Россию, количество заключенных в камерах
СИЗО увеличилось на 11%. Это значит, что в камеры, где
на 30 мест приходилось более 100 человек запихнули еще
десяток заключенных. Официальная цифра погибших арестантов,
не дождавшихся судебного решения по своему делу, выросла
за то же время в три раза, достигнув почти двух тысяч
человек в год.
Федеральный Закон “О содержании под стражей подозреваемых
и обвиняемых в совершении преступлений” вступил в силу
20.07.95 г. Его действие распространяется на заключенных
следственных изоляторов (СИЗО) и изоляторов временного
содержания (ИВС), которым избрана мера пресечения в
виде ареста в период следствия и суда. Ряд норм этого
закона должны были вступить в силу “с момента создания
соответствующих условий, но не позднее 1 января 1998
года”. “Соответствующих условий” в большинстве СИЗО
и ИВС за прошедшие два года так и не было создано.
Никаких положенных по законодательству (хоть старому,
хоть новому) “метров”, “индивидуальных спальных мест”
и прочих гуманностей не было в этих камерах с 1992 года,
не предвидится и до конца XX века. Единственным результатом
Федерального Закона может стать рекорд для какой-нибудь
тюремной “Книги Гиннеса”: за одну ночь на первое января
1998 г. официальный показатель переполненности наших
следственных тюрем вырастет со 150 до 240%.
Больше прав на бумаге — меньше в жизни
Основываясь на результатах исследований, проведенных
Центром, я могу уверенно говорить о том, что в 1991—95
гг. (т.е. за сравнительно короткий исторический период)
были достигнуты впечатляющие успехи в области прав человека.
Во втором разделе Конституции мы обнаружим все мыслимые
и немыслимые права и свободы, гарантируемые гражданам
России. Многие статьи воспроизводят (иной раз дословно)
тексты международных Деклараций, Пактов, Конвенций,
Правил. Хотя законотворчество в сфере уголовного правосудия
носит непоследовательный и противоречивый характер,
в целом, оно действительно должно было приблизить условия
содержания заключенных к международным стандартам. Например,
Закон “О внесении изменений и дополнений в Исправительно-трудовой
(ИТК), Уголовный (УК) и Уголовно-процессуальный (УПК)
кодексы РСФСР” от 12.06.92 предоставил осужденным к
лишению свободы такие права, которые имеются далеко
не во всех западных странах. Закон, в частности, предоставил
заключенным право на отпуск, телефонные переговоры,
на регулярные свидания, в том числе личные (т.е. наедине
с родственниками), которые могут проводиться за пределами
колонии (право заключенных на телефонные переговоры
и личные свидания имеется далеко не всех странах Западной
Европы), были отменены жестокие и бесчеловечные наказания,
вроде смирительной рубашки (до сих пор применяется в
Великобритании) и т.д.
Не знаю, покажется ли читателю странным другой вывод
из нашего исследования: чем больше законодательных прав
получали заключенные, тем хуже и безнадежнее становилось
их положение в реальности. Времена брежневского (а в
отношении СИЗО — и сталинского) правления могут показаться
сегодня “цветочками”.
Заключенные, их родственники, адвокаты, добросовестные
сотрудники пенитенциарных учреждений встречают известия
о грядущих законодательных и структурных переменах с
ужасом. И для такой реакции есть все основания. Например,
упомянутый выше Федеральный Закон 1995 года увеличивал
вес месячной продуктовой передачи в СИЗО с 8 до 30 кг,
давал заключенным право на два свидания с родственниками
в месяц и т.п. Но принятие Закона не сопровождалось
мерами по приобретению дополнительного оборудования,
по расширению помещений, увеличению штата сотрудников
учреждений, работающих на приеме передач и обслуживании
комнаты свиданий. Работа СИЗО была дезорганизована,
родственники заключенных проводили в очереди к окошку
приема передач и получения свидания дни, а в некоторых
городах — недели. Из-за огромных очередей, многие заключенные
(особенно иногородние) лишились возможности получать
передачи и свидания вообще. Вступление в силу Федерального
Закона 1995 года расширило также почву для злоупотреблений
и коррупции: там, где возникают очереди, появляется
больше возможностей для взяток.
Кому нужны законы и... парламент?
То, что законотворческий процесс проходит в некоем
идеальном пространстве и совершенно не сориентирован
на реальные проблемы, условия и возможности, мы наблюдали
с самого начала мониторинга исполнения нового законодательства,
с 1992 года. Однако с течением времени процесс обесценивания
законодательных решений (особенно касающихся прав человека),
в отличие от денежной инфляции, шел все возрастающими
темпами. Так в 1995 году мы обнаружили явление, которое
было бы невозможным еще пару лет назад. После вступления
в силу Федерального Закона в течение недель и даже месяцев,
должностные лица, самого высокого ранга, сотрудники
учреждений, которых он самым непосредственным образом
касался (СИЗО и ИВС), не знали его основных положений,
не видели текста или ничего не слышали о его существовании.
Интересно, что еще большую степень неосведомленности
проявила Госдума (опрашивались депутаты, входящие в
парламентские Комиссии, которые должны были иметь отношение
к разработке и судьбе Федерального Закона, и их помощники),
некоторые из опрошенных полагали, что Закон еще не принят
Думой, другие считали, что он не подписан Президентом...
Не будем пока касаться довольно сложного комплекса
причин, которые обусловливают тенденцию ко все увеличивающемуся
разрыву между правами декларируемыми и правами реальными.
Отметим главное, характерное для нашей страны и в прошлом.
Довольно часто российские реформаторы ведут себя как
сказочные герои, для которых не существует проблем с
ресурсами и возможностями: стоит взмахнуть волшебной
палочкой, и любой “дворец” за ночь вознесется в высь
в любом загаданном месте.
Такой характер “преобразований” делает понятными некоторые
предварительные выводы.
Итак, в законах, принимаемых нашим парламентом, нет
нужды у должностных лиц, которым они предназначены.
И это понятно: выполнить все причуды законодателя при
всем старании невозможно. Кроме того, как показывает
анализ результатов мониторинга, в некоторых случаях
попытка безукоризненного исполнения законодательных
нововведений администрацией пенитенциарных учреждений
привела бы к следующим опасным для общества последствиям:
потеря управления массами заключенных, дезорганизация
функционирования этих учреждений, всякого рода эксцессы
(побеги, бунты, рост преступности среди заключенных
и т.п.)... Не интересен продукт собственного “творчества”
и самому законодателю. А что же население?
О курсе рубля мы узнаем из биржевых сводок или в обменном
пункте, “курс” законодательных норм, так же, как и “курс”
той или иной ветви власти, можно оценить по результатам
опросов населения. Совершенно разные источники, сообщающие
о результатах опроса населения, оценивают рейтинг Государственной
Думы как один из самых низких практически по всем критериям
(степень доверия, положительное или отрицательное влияние
того или иного института на нашу жизнь, его необходимости
и т.п.).
По данным фонда “Общественного мнения” (“Пента”, опрос
от 7.06.97.), Госдуме доверяют 10, 4% опрошенных, не
доверяют – 64,5%, в равной мере доверяют и не доверяют
– 16%, затруднились ответить – 9.1%. Таким образом,
количество не доверяющих этому институту превышает число
доверяющих в 6,2 раза.
Совету Федерации доверяют 10.3% опрошенных, не доверяют
– 53,8%, в равной степени доверяют и не доверяют 18,3%,
затруднились с ответом – 17,6%. Количество не доверяющих
этому институту превышает число доверяющих в 5,2 раза.
“Закон, что столб...”
Грех здесь было бы не вспомнить, что отношения с законами
у нас и в прошлом были не простыми. Незнание законодательных
норм, полное к ним пренебрежение – характерная черта
жизни российского общества. Не буду приводить оценки
и мнения заслуживающих безусловного доверия исследователей,
ученых, классиков русской литературы, ограничусь лишь
несколькими примерами из потока русских народных пословиц
на эту тему: “где закон, там и обида”; “закон,
что паутина – шмель проскочит, муха увязнет”; “закон,
что столб – сквозь не пройдешь, а обойти можно”;
“все бы законы потонули да и судей бы перетопили”...
Есть такое ощущение, что подобные пословицы в душе каждого
из нас найдут положительно окрашенный эмоциональный
отклик.
Впрочем, в наше время мы можем проверить наши ощущения
эмпирически. В 1993-94 гг., в тот период, когда обсуждалась,
принималась на всенародном референдуме, входила в жизнь
нынешняя Конституция (та самая, которая совершила грандиозный
переворот в области наших с вами прав и свобод), в десяти
регионах России было проведено исследование “Права человека
в массовом сознании”, на различные вопросы, связанные
с этой проблемой, ответили более 5 тысяч человек. Один
из вопросов был сформулирован таким образом: “Нарушались
ли Ваши права в течение последних трех лет?” Так
вот, на этот вопрос не смогла ответить почти половина
опрошенных. Я подчеркиваю, речь шла о том, чтобы
выбрать один из двух простых ответов на вопрос “нарушались
ли Ваши права?”: “да” или “нет”? Но и это еще не все.
Из опрошенных, которые на этот вопрос определенно прореагировали
(имеются в виду 30%, которые сказали – “да, нарушались”),
лишь каждый третий смог ответить на следующий вопрос:
какие же конкретно права были в отношении него нарушены?
Произведя несложные арифметические подсчеты, мы сможем
примерно оценить долю тех опрошенных, которые имели
хоть какое-то представление о таком понятии, как права
человека: это будет максимум 38%, минимум 12%.
“Несмотря на то, что с ответом на вопросы, касающиеся
общей оценки ситуации с правами человека, затруднения
возникли лишь у 15-20% респондентов, почти половина
из общего числа опрошенных (43%) не смогла ответить
на конкретный вопрос: “Нарушались ли Ваши права в течение
трех последних лет?”, 30% заявили, что их права нарушались,
26,5 – что не нарушались. ...Из 1537 респондентов, заявивших,
что их права нарушались, только 574 (37,4%) смогли ответить,
какие именно права были нарушены...”
И.Б. Михайловская, Е.Ф. Кузьминский,
Ю.Н. Мазаев. Права человека в массовом сознании.
Идательство “ИНТУ”. 1995. Стр. 30, 32.
К сожалению, мне не известны исследования, по которым
можно было бы оценить, какая часть населения имеет более-менее
ясное представление о том, что такое “закон”. Боюсь,
что здесь картина будет еще более печальной, тем более,
что популярные словари и учебники, изданные уже в наше
время, зачастую трактуют это понятие совершенно неправовым
образом. Позволю себе только один пример. Открыв 1 том
“Словаря русского языка в 4-х томах” (Москва, 1981)
на статье “Закон”, мы прочтем: “Закон. – 1. Нормативный
акт высшего органа государственной власти, принятый
в установленном порядке и обладающий юридической силой”...
Вместо комментария, цитата из книги, выпущенной в начале
этого века (“Новый Энциклопедический Словарь”, издательство
Брокгауз-Ефрон” 1911-1915. Т. 18, столб. 158): “...Ни
в теории, ни в практике мы не находим каких-либо определенных
представлений о необходимом материальном содержании
закона, о принципиальном различии, по содержанию, законов
от правительственных актов”.
А вот, суды присяжных...
Казалось бы, все сказанное чуть выше подтверждает весьма
расхожие представления о том, что уровень правовой культуры
населения России убог, что общественное правосознание
находится в дремучем, зачаточном состоянии, что новые
правовые идеи и технологии в общественное сознание не
проникают и т.п. Но вот в то же самое время, когда проводилось
исследование “Права человека в массовом сознании”, в
9 регионах России начали действовать суды с участием
присяжных заседателей.
Главное впечатление, которое остается от наблюдения
за ходом процесса с присяжными заседателями, знакомства
с результатами этой формы судопроизводства: простые
люди, не имеющие юридического образования и попавшие
в присяжные заседатели по воле случая, мгновенно осваивают
и в ходе судебного процесса эффективно используют основные
принципы цивилизованного правосудия: презумпция невиновности,
равенство и состязательность сторон, отказ от внесудебных
задач (вроде борьбы с преступностью) и т.п. И это дается
им гораздо легче, чем практическим юристам, обученным
в советской юридической школе и натасканным на инквизиционном
процессе.
Для святой инквизиции каждый подследственный был заведомо
виновен, главной задачей трибунала являлось обоснование
и оформление выдвинутого против подсудимого обвинения,
причем собственное признание обвиняемого считалось чуть
ли не мистическим актом провидения... Если мы вспомним
про “царицу доказательств” Вышинского, про то, что советский
уголовный суд всегда оставался звеном в системе репрессивных
карательных органов, то станет понятным, почему такой
суд называют “инквизиционным”. В отличие от инквизиционного,
цивилизованным принято называть правосудие, построенное
на принципах презумпции невиновности, равенстве и состязательности
сторон, независимости судей исполнительной ветви власти
(в частности, от стороны государственного обвинения,
задачи борьбы с преступностью и т.п.), строгом соблюдении
процедуры и т.д.
Один из показателей, которые отличают цивилизованное
правосудие от инквизиционного: на порядок расходящееся
количество оправдательных приговоров. Судебная статистика
по судам с участием присяжных заседателей и обычным
судам процессам точку зрения о развитом правосознании
населения, по-видимому подтверждает. Интересно, что
присяжные заседатели чутко реагируют на невнятности,
имеющиеся в действующем законодательстве. Так, в отличие
от юристов-ученых и законодателей, присяжные, судя по
выносимым ими вердиктам, разделяют “мздоимство” и “лихоимство”,
как отдельные составы преступлений. Уголовный же кодекс
эти, по существу, различные преступления объединяет
в один состав (“взятка”). Следует заметить, что в дореволюционном
законодательстве составы этих преступлений были разведены.
По данным Верховного Суда РФ, число ходатайств
обвиняемых о рассмотрении их дел судом присяжных (в
тех регионах, где они действуют) ежегодно возрастает.
Относительная доля таких ходатайств в общем количестве
дел, поступивших в областные (краевые) суды составляла:
в 1994 г. – 20,4%; в 1995 г. – 30.9%; в 1996 г. – 37,3%.
Доля оправдательных приговоров, выносимых судами присяжных
с начала их возрождения (1993 год), остается примерно
такой же, как и в царской России – около 20%, но на
порядок отличается от доли оправдательных приговоров,
выносимых обычными судами (менее 1%).
Вердикт, который выносится присяжными, в половине случаев
не совпадает с обвинением, предъявленным подсудимому
следствием (в обвинительном заключении), в связи с оправданием
обвиняемого, изменением квалификации его деяния и т.п.
Два правосознания в одной лодке
Вряд ли можно предположить, что люди, которые попадали
в присяжные заседатели, кардинально отличаются от тех,
кого социологи пытали насчет прав человека. Получается,
что одни и те же люди то проявляют “убогое правосознание”
(перед социологами), то развитое и действенное (в качестве
присяжных заседателей). Существуют различные рабочие
гипотезы, объясняющие этот парадокс.
Согласно К.Касьяновой (“О русском национальном характере”.
М., 1994), такие составляющие культуры, как язык и право,
складываются и функционируют в значительной мере стихийно.
На определенном этапе развития этноса появляется необходимость
в их познании и частичной формализации. Например, при
распаде локальных общностей (патриархальной общины)
появляется потребность в однозначном истолковании текстов,
это требует изучения правил, по которым строится речь,
их описания, сведения в систему. Аналогичный процесс
по созданию "грамматики социального поведения"
должно пройти и право, поскольку механизмы и нормы,
определяющие поведение людей, например в деревенской
общине, перестают работать. Формальное право в нормальном
варианте развивается не просто на основе обычного (построенного
на обычае) права, а ориентируясь на иерархии ценностей
культуры. Для этого ценности культуры должны быть отрефлексированы
(осмысленны, переведены в понятные языковые формулы).
Для России этот процесс оказался незавершенным. Действующее
же формальное право было заимствовано вместе с "грамматикой
социального поведения" от других культур. Поэтому
для большинства российского населения вхождение в действующие
правовые технологии ("чужую грамматику социального
поведения") является делом чрезвычайной сложности.
Это сравнимо с ситуацией, когда разговорный язык продолжает
функционировать в быту, а для письменных текстов используется
некая изуродованная версия, построенная по правилам
чужой грамматики. В результате, в обычной жизни нам
легче решать все возникающие коллизии, пользуясь нормами
и механизмами обычного права. Необходимость же включения
в сферу формального права требует "переводчика".
Таким образом, действующие в сфере формального права
идеи, нормы и технологии не внедряются в общественное
сознание, потому что они не затрагивают иерархий ценностей,
скрытых в коллективных представлениях, связанных с традиционной
культурой. Правовое же сознание населения достаточно
развито (это, в частности, и показывает опыт судов присяжных),
просто оно кардинально расходится с системой формального
права.
Существование двух разнонаправленных систем и их взаимное
"поедание" может продолжаться довольно долго.
Но постоянное столкновение друг с другом в сфере личности
не проходит без разрушительных последствий для традиционной
культуры и для самого государства: формальное право,
оказываясь несостоятельным в сфере поведения людей в
обыденной жизни, постепенно теряет статус социальной
реальности. В результате общество, построенное на таком
неоднородном и несбалансированном фундаменте, разрушает
само себя...
Следует заметить, что в рамках концепции К.Касьяновой
многие правовые коллизии, существующие в нашем обществе,
находят весьма убедительное объяснения. Не настаивая
на абсолютной адекватности концепции реально происходящим
в общественной жизни процессам, замечу, что сам факт
выпадения населения из сферы формального права отмечается
многими исследователями. В случае, если концепция К.Касьяновой
и сходные идеи других культурологов верны, судебно-правовая
реформа имеет не только политическое, но и глобальное,
судьбоносное значение для нашей страны. И анализ результатов
работы судов присяжных дают нам возможность увидеть
– как можно добиться определенных сдвигов в направлении
ослабления "культурной конфронтации".
Все сказанное позволяет утверждать, на людей, от которых
зависит дальнейшее продвижение судебной реформы, возложена
особая ответственность, историческая миссия. С глубоким
сожалением можно отметить, что нынешние властители и
политики этой задачи, как и своей миссии, не видят и
не понимают.
|
