|
СТЕНОГРАММА ПРЕСС-КОНФЕРЕНЦИИ "ОНИ ПРИХОДЯТ НИОТКУДА И УХОДЯТ В НИКУДА…"
(27 февраля 2004 года, Политехнический музей)
Абрамкин В.Ф.
(член Комиссии по правам человека при Президенте РФ):
Главная тема сегодняшней пресс-конференции
- это результаты обсуждения некоторых вопросов на заседании
Комиссии по правам человека при Президенте, которое
состоялось 26 февраля. Эти вопросы связаны с принятием
в декабре прошлого года законов о внесении радикальных
изменений в уголовное законодательство. По замыслу авторов
этих законов, самые большие смягчения предусмотрены
для двух категорий граждан: для несовершеннолетних правонарушителей
и потребителей наркотиков. Как вы знаете, та политика
(социальная и уголовная), которая проводилась в отношении
детей и наркозависимых людей, привела к тому, что наша
страна занимает одно из первых мест в мире по относительному
количеству детей и наркоманов в местах лишения свободы.
Первое же место по абсолютному количеству всех заключенных
(более 2 млн. человек) занимают сейчас США, где их относительное
количество составляет 700 чел. на 100 тыс. населения.
Принятые в декабре законы должны были привести
к сокращению численности этих двух групп тюремного населения
России. Первые два с половиной месяца, которые прошли
со времени вступления закона в силу (с 11 декабря 2003
г.), показали, что хотя в законах заложены предпосылки
для решения этой задачи, не факт, что их удастся реализовать.
На заседании Комиссии я рассказывал о ситуации с несовершеннолетними.
Свое выступление я связал с тем, как работает обратная
сила смягчающего закона. В международном праве и в Конституции
РФ (ст. 54) есть принцип обратной силы. Смысл его в
том, что более жестокий закон не может иметь обратной
силы, а смягчающие поправки должны распространяться
и на тех, кто совершил преступление до вступления закона
в силу, и на тех, кто уже осужден. В предлагаемой справке
есть оценочные цифры, сколько предполагалось пересмотреть
приговоров, сколько предполагалось освободить взрослых
заключенных, сколько подростков. Но реально, по данным
на 11 февраля, случаи пересмотра приговоров носили единичный
характер. Тут, конечно, есть пробелы в законодательстве.
В действующем УПК нет сроков рассмотрения ходатайств
о пересмотре приговоров в порядке обратной силы (с.
10 УК РФ). Человек подает ходатайство, есть сроки для
его регистрации, а вот сроки рассмотрения в законодательстве
не установлены.
К чему это приводит? В городе Кола Мурманской
области, где расположена большая колония, из тысячи
предполагаемых ходатайств судьи собираются рассматривать
в месяц только двадцать. Можете себе представить, сколько
времени потребуется для того, чтобы пересмотреть все
дела. Конечно, все приговоры не придется пересматривать,
потому что у заявителей, пока их очередь подойдет, сроки
уже закончатся. Речь ведь идет о людях, которые получили,
как правило, небольшие сроки наказания и уже какую-то
часть срока отсидели.
Кроме того, в отличие от порядка, предусмотренного
старым УПК, осужденный (или его защитник, законный представитель)
сам должен подавать ходатайства. Денег на адвоката у
большинства заключенных нет, а у подростков тем более.
Как, скажем, воспитанник может написать ходатайство
о пересмотре приговора? Когда при посещении колоний
мы их спрашиваем, почти никто не имеет вообще хоть какого-то
представления о поправках в УК, о конституционной норме
по обратной силе закона. Более того, оказалось, что
почти 90% мальчиков не имеют копий судебных приговоров
на руках. У них их нет не потому, что приговоры им не
были вручены, а потому, что у малолеток (эта традиции
существует еще с советских времен) принято эти судебные
решения уничтожать. Самыми разными способами. Вот такое
у них отношение к суду, судебной власти и власти вообще.
И отношение понятное, потому что происходящее с ними
во время следствия и суда признать справедливым никак
нельзя. Дикая судебная практика.
Сейчас много говорят о ювенальной юстиции.
Но если мы возьмем просто действующий УПК, без всякой
еще специальной юстиции для несовершеннолетних, то обнаружим
там нормы, в соответствие с которыми судья должен выяснить
цель, мотив совершения деяния. Что касается несовершеннолетних,
то нужно выяснить и сведения о его личности, о том,
что привело его к совершению преступления. А судьи практически
во всех приговорах целью совершения кражи называют саму
кражу. Вот и получается, что дети все у нас маньяки
или профессиональные преступники. Или еще интереснее
- девочка с приятелями выпили, они похитили три бутылки
спиртного. По этому делу в приговоре о цели кражи написано
- "с целью наживы". Это не анекдот, а реальный
приговор.
И точно также отражают в приговоре данные
о личности ребенка, обстоятельствах его жизни, причинах,
которые привели к совершению правонарушения. Девочку-сироту,
у которой убили родителей (она жила в Чечне), обвиняли
в том, что она похитила вместе с подругой 300 рублей,
куртку стоимостью в 300 рублей и зажигалку стоимостью
15 рублей, всего ущерб на 615 рублей. В конечном итоге
девочка получила 3 года лишения свободы. Ущерб разделили
пополам и получилось по 307 руб. 50 коп. У одной из
этих девочек были родители, им назначили гражданский
иск, а у второй девочки (сироты) иск будут взыскивать
с детского дома "Золотой ключик". Так в приговоре
и написано. Никто на суде не спросил у нее, даже адвокат,
как она попала в детский дом, где ее родители. Большую
часть времени судебного заседания обсуждали вопрос,
были ли куртка и зажигалка. Девочки говорили, что не
было, "потерпевший" утверждал, что были.
Удалось добиться пересмотра приговора, вынесенного
этой девочке. Не потому, что он необоснованный, как
сказали бы в правовом государстве, а в порядке обратной
силы смягчающего закона. Этот пример я привел, чтобы
было понятно, о пересмотре какого рода дел идет речь.
Таких девочек и мальчиков сидит около двух тысяч. И
не факт, что удастся добиться пересмотра их приговоров,
хотя это их конституционное право.
На заседании Комиссии по правам человека,
которое состоялось 26 февраля, была принята схема действий,
для того чтобы изменить такую ситуацию. Можно ли признать
правовым закон, который отдает реализацию наших конституционных
прав на полное усмотрение чиновников? И если законы
таковы, то как можно их уважать?
Олег Зыков (член Комиссии по правам
человека при президенте РФ):
Вчера на заседании Комиссии по правам человека
обсуждались две темы. Одна связана с внесением изменений
в УК и с правоприменительной практикой по этому поводу.
Вторая тема связана с тем, за какую дозу обнаруженных
наркотиков сажают в тюрьму. Два слова о предыстории
вопроса. В советский период при Минздраве существовал
Постоянный комитет по контролю за наркотиками, который
возглавлял зам. министра здравоохранения Бабаян, и именно
он определял размеры. В законодательстве было два понятия:
крупный размер и особо крупный размер. Комитет определял
размер, а суд использовал эту таблицу. Причем, в законе
не говорилось о том, что надо действовать по таблице
Бабаяна, тем не менее такова была судебная практика.
Мы жили в тоталитарном государстве - были ценные указания,
и они использовались. Самым поразительным является тот
факт, что в момент развала Союза эта система не развалилась.
При том, что Комитет Бабаяна стал общественной организацией
"ни при чем". Тем не менее вся судебная практика
основывалась на этом документе, разработанном господином
Бабаяном.
А поскольку Бабаян действовал в общем репрессивном
русле, существующем в нашем государстве, особенно на
фоне истерики вокруг проблемы наркотиков, то все сводилось
только к одному: к усилению репрессивного механизма,
который фактически адресован только наркоману. Вы понимаете,
что когда наркоманов хватают на улицах и сажают в тюрьму,
то это создает очень благоприятную почву для того, что
называется наркомафией. К серьезным наркодельцам репрессии
не имеют никакого отношения, они относятся только к
наркоманам. И еще, конечно, отчетность. Это очень хороший
коррупционный механизм для милиции - подбросить три
пылинки героина, и вот пожалуйста - дело!
В результате деятельности господина Бабаяна
дозы дошли практически до нуля. Простая доза героина
- от 0 до 5 мг. 5 мг. - это крупный размер, больше 5
мг. - особо крупный размер, и за это можно было получить
15 лет лишения свободы. Что, собственно, и происходило.
Законодатель, в какой-то момент осознав чудовищность
этой ситуации, решил поправить ее и в качестве отправной
позиции для наказания в ст. 228 УК ввел понятие "среднеразовой
дозы" потребления. Речь идет о некоей дозе, от
которой (условно говоря) наркоман может кайфануть. Предполагалось,
что она и будет установлена. При этом законодатель,
не имея возможности в самом законе прописать дозы и
зафиксировать в УК, саму таблицу, разработку и утверждение
ее отнес к ведению Правительства. Правительство должно
выпустить постановление, где будут зафиксированы среднеразовые
дозы потребления, а в УК наступает ответственность за
крупный размер с 10 среднеразовых доз потребления и
за особо крупный размер - 50 доз. При этом законодатель
предполагал, что гуманизация в отношении наркопотребителей
приведет к тому, что они не будут сидеть в тюрьме или,
по крайней мере, их будет мало, или это будут те наркопотребители,
которые стали серьезными наркодельцами (т.е. через которых
проходит большой оборот наркотиков). А вот серьезные
наркомафиози, которых, естественно, в результате всей
реформы схватят и посадят в тюрьму, будут сидеть дольше,
и за особо крупный размер в УК предусмотрено наказание
до 20 лет тюрьмы.
И здесь произошло просто фантастическое чудо.
Естественно, мы пытались отслеживать ситуацию, влиять
на формирование рабочей группы, которая должна была
определить эти дозы. Но время идет, и ничего не происходит.
И в какой-то момент вдруг выясняется, что в Правительстве
уже есть проект постановления, внесенный Бабаяном. Свелся
этот проект к тому, что Бабаян в эту свою схему внес
новую шапку. Там были размеры, а теперь это среднеразовые
дозы потребления. Но размеры он не изменил. Т.е. среднеразовая
доза для наркомана оказалась 1 мг. героина. И это при
том, что обычный наркоман потребляет, начиная с 0,1
гр, доходя до 1,0 гр., что напрямую связано с чистотой
героина. До 90% это тальк и известь. Ну, взяли с белым
порошком, никто тонких химических анализов не проводит.
Там, конечно, есть какая-то доля героина, но получается,
что основная масса, за которую сидит человек, это просто
тальк.
Итак, в Правительство внесена такая таблица.
Фактически это дискредитация всей идеи гуманизации УК
в отношении данной категории правонарушителей. Теперь
можно сесть уже не на 15, а на 20 лет за 5 мг. героина.
Самое любопытное заключается в том, что в "прелюдии"
к таблице сказано, что она основана на анализе международной
практики. Но государственно-правовое управление Президента
запросило Министерство иностранных дел о том, как это
делается на Западе, в Западной Европе. Выяснилось, что
самая суровая страна в этом отношении - Португалия,
где сесть можно за грамм героина, т.е. в тысячу раз
больше, чем предлагает господин Бабаян. Есть разная
практика, например, в Ирландии ориентируются не на граммы,
а на рыночную стоимость в данный момент. И это правильно,
поскольку пресекать незаконный оборот наркотиков надо,
основываясь не на количестве наркотика, а на пресечении
денежных потоков. Только так можно выйти на серьезных
наркодельцов.
Вчера на Комиссии мы доложили об этой ситуации.
Комиссия по правам человека решила обратиться к господину
Козаку, который является лидером группы администрации
Президента, занимающейся правовой реформой. Э.А. Панфилова
уже обратилась в Министерство здравоохранения, которое
сегодня является основным учреждением по разработке
данной таблицы. До 1 марта таблица должна быть представлена
в Правительство, а 12 марта в соответствии с этой таблицей
суды должны начать судить. И если эта таблица не будет
утверждена, то возникнет правовая коллизия, будет непонятно,
за что судить.
Людмила Ивановна Тропина (советник
губернатора Московской области, председатель Комиссии
по делам несовершеннолетних и защите их прав при губернаторе
МО):
В настоящее время мы пришли к выводу, что
координацией деятельности ведомств в вопросах профилактики
правонарушений, защитой прав несовершеннолетних необходимо
заниматься профессионально. Мы готовим закон Московской
области о комиссиях по делам несовершеннолетних.
До этого я около 30 лет проработала в правоохранительных
органах. Вообще этой проблематикой я начала заниматься
еще в 9 классе, когда прочитала роман "Честь"
Медынского, где был описан положительный образ инспектора
детской комнаты милиции и его взаимоотношения с несовершеннолетним,
который оступился, совершил правонарушение и оказался
в воспитательной колонии. Кстати сказать, ведь в 90-е
годы эти функции милиции были переданы социальной защите.
Именно инспектора детских комнат милиции занимались
социальным сопровождением. Почему я с этого начала?
Потому что в течение этого времени я видела очень много
детского горя и зачастую была бессильна помочь, как
и многие мои коллеги.
Я хотела бы обратить внимание на то, что
вопросы социальной профилактики поднимают и сотрудники
правоохранительных органов. Важно создать модель единого
реабилитационного пространства, поэтому в Московской
области в 2002 году появилась инициатива губернатора
о координации усилий ведомств и гуманизации в отношении
несовершеннолетних. Сейчас самое главное - это социальное
сопровождение несовершеннолетних, которые вступили в
конфликт с законом. Поэтому наша работа строится таким
образом, что несовершеннолетние, которые привлечены
уголовной ответственности и которым предъявлено обвинение,
с этого момента не только находятся в поле зрения сотрудников
милиции, что естественно, но в большей степени ими должна
оказываться помощь социальными работниками. Нужно принимать
все меры, чтобы дети в дальнейшем не совершили повторного
правонарушения. Сегодня мы обращаем внимание на тех
несовершеннолетних, которые выходят из следственных
изоляторов.
К сожалению, эта категория детей будет всегда,
поэтому наша задача помогать им. По статистике 25% несовершеннолетних
осуждается к мерам наказания, связанным с лишением свободы.
Сейчас нужно анализировать эти исковерканные судьбы
и принимать меры еще большей гуманизации закона. Но
просто гуманизации - мало. Важно именно с того момента,
когда подросток выходит за пределы СИЗО или воспитательной
колонии, протянуть ему руку помощи и решить его вопросы
социально-бытового характера. Это особенно важно, когда
речь идет о детях-сиротах. С теми, кто находится в воспитательных
колониях, мы не прекращаем связь, и, как правило, сотрудники
комиссии по делам несовершеннолетних организуют выезды
в колонии.
Не менее важная тема, которая касается несовершеннолетних,
осужденных к мерам наказания, не связанным с лишением
свободы. С одной стороны, это, безусловно, гуманно и
правильно, с другой стороны, у этих несовершеннолетних
не должно создаваться впечатления безнаказанности. С
ними у нас осуществляется особая реабилитационная работа.
На подростка судом возлагаются определенные обязанности,
которые он должен выполнять. Например, если ему в качестве
обязанности вменено условие трудоустройства, а этот
вопрос не решен, то какой смысл в таком условии? Или,
например, лечение от наркомании и алкоголизма и т.д.
Лечение лечением, но другое дело - это сочетание лечения
и социальной реабилитации.
Журавлев Вячеслав Леонидович (начальник
отдела воспитательных колоний ГУИН):
На сегодняшний день в 62 воспитательных колониях
отбывают наказание 17 000 осужденных в несовершеннолетнем
возрасте. Это лица от 14 до 18 лет. Также законом разрешено
отбывать наказания в ВК, с целью закрепления результатов
исправления или с целью завершения образования, лицам
до достижения ими возраста 21 года.
Более 30% из них осуждены за кражу, это наибольшее
количество заключенных по составу преступления. Около
9% осуждены за убийства, 14% - за разбой.
Что касается тяжести совершенных деяний,
то по данным судебного департамента при Верховном суде,
за 2002 год из 142 тыс. несовершеннолетних осужденных
20 тыс. были осуждены к лишению свободы.
В принципе, когда представители общественных
объединений (в том числе и зарубежные) посещают колонии,
они считают, что 1/5 для России считается оптимальной
цифрой, потому что осуждаются к лишению свободы реально
только лица, совершившие тяжкие и особо тяжкие преступления.
Т.е. та доля, о которой мы сейчас говорим в связи с
изменением законодательства. Не осуждаются к лишению
свободы несовершеннолетние, совершившие преступления
небольшой и средней тяжести. Из 17 тыс. эта доля составит
около 10%. Основная масса ребят и девушек отбывают наказание
за совершение тяжких преступлений или отбывают наказание
уже не в первый раз.
Cегодня мы говорим об изменениях в действующем
законодательстве по 161, 162 федеральным законам, но
ведь гуманизация уголовно-исполнительной политики осуществляется
на протяжении последних как минимум десяти лет. Если
взять законодательство и реальное исполнение наказания
в ВК 80-х годов и сегодня, то это будет значительная
разница. Тем более, что мы об этом можем говорить не
только сидя за столом на пресс-конференции - ворота
ВК открыты для посещения СМИ, для общественных организаций.
Мы знаем наши проблемы, мы их не скрываем, но знаем
и те положительные характеристики, которые имеют место
в настоящее время. Гуманизация закона за последние 10
лет - это снятие лагерной атрибутики в ВК, это уничтожение
такого вида наказания как ограничение количества свиданий,
посылок и передач. На сегодняшний день нет таких ограничений.
Это и ликвидация воспитательных колоний усиленного режима,
это увеличение количества свиданий с 8 до 12 в течение
года. Уголовно-исполнительная система сейчас работает
в рамках, которые определены существующим законодательством.
Теперь, что касается социальной реабилитации
осужденных, отбывающих наказание в ВК. Дело в том, что
90% из них учится в школе. Школа в ВК является одним
из основных инструментов не только для обучения, но
и для процесса воспитания и подготовки к жизни на свободе.
Ребята и девушки, отбывающих наказание в ВК, говорят,
что "если бы у нас были такие учителя на воле,
то многие из нас сюда не попали бы". Т.е мы даем
образование, даем профессию. Повторяю, что в каждой
колонии действует школа, профессиональное училище, социальная
служба. Бывают случаи, когда заключенные изыскивают
способы, чтобы остаться в ВК. Почему? А потому что некуда
идти. Мы говорим сейчас не о сиротах, которых на сегодняшний
день 1500 тыс. человек. Основную опасность составляет
так называемое социальное сиротство, т.е. дети, которые
имеют родителей, но они совершенно номинальные.
ъРабота с несовершеннолетними и их социальная
адаптация - это не только и даже не столько задача уголовно-исполнительной
системы. Я неоднократно участвовал в подобных пресс-конференциях
и считаю, что когда подобные темы обсуждаются, в том
числе и при представителях СМИ, то должны присутствовать
представители всех направлений, которые отвечают за
работу с несовершеннолетними. А это и Минздрав, и Минобразования,
и МВД. Категория, о которой мы говорим, наиболее социально
не защищена, это преступники, несовершеннолетние преступники,
но это малая толика детей в России. Когда мы обсуждаем
вопросы, то это вопросы "Как?", "Что
сделать, чтобы несовершеннолетние не совершали преступления?".
Мы исполняем наказание, мы не суд. Количество несовершеннолетних,
находящихся у нас, зависит от приговоров. Мы получаем
осужденных, мы работаем с ними, готовим их к жизни на
свободе.
Бабушкин Андрей Владимирович, (Комитет
за гражданские права):
Мое отношение к осужденным прошло три этапа.
На первом этапе я был комсомольским активистом, ходил
в ДНД и вылавливал правонарушителей. И как любой законопослушный
человек был страшно возмущен тем, что кто-то нарушает
наши советские социалистические законы и мешает жить
советским людям, строить коммунистическое завтра.
Потом я стал правозащитником, возглавлял
межведомственную комиссию по спецучреждениям Моссовета
и, увидев то горе, ту беду, в которой находятся многие
заключенные люди, увидев на их руках незаживающие следы
наручников, страшные гнойники на теле, я испытал острое
чувство жалости. Я подумал: какое бесчеловечное, жестокое
государство, какое право оно имеет нормальных людей
превращать в преступников, толкать их, чтобы они оказались
на обочине жизни. И мне было очень странно узнавать,
что за какие-то ничтожные правонарушения человека можно
лишать свободы.
Сейчас я нахожусь на третьем этапе осознания
этой проблемы. Я расскажу два случая. Один мальчик отбывал
наказание в Можайской колонии, мы к нему приезжали,
и он говорил: "Спасибо вам огромное, что вы меня
не забываете. У меня есть отец, мать, бабушка с дедушкой,
десять человек родственников, но никому из них я не
нужен. Никто из них не прислал мне ни одного письма".
Мы страшно возмутились и написали его родственникам.
Они нам рассказали следующую историю. Они жили в Чечне,
и там его маму похитили, они собрали деньги на ее выкуп,
а мальчик взял и эти деньги украл. Потратил их вместе
со своими друзьями. Они их пропили. Но с мамой потом
все оказалось в порядке. Так вот, когда мальчик освободился,
он не пошел помогать своим родным (как я и предполагал),
он не устроился на работу, а снова совершил преступление.
Это было несколько лет назад. А вот другой мальчик,
тоже из этой же колонии. Мы длительное время им занимались.
Он сирота, у него не было жилья, когда он освободился.
Мы стали писать письма, чтобы он получил жилье, а пока
он жил в нашем офисе. И в это время у нас стали пропадать
вещи. Я его спрашиваю "Это ты сделал?" Он
отвечает, "Нет!" И смотрит на меня честными
глазами. У нас не было ни одного дня, чтобы у него с
кем-нибудь из сотрудников или посетителей не было конфликта.
И вот тогда я понял, что проблема более глубокая, намного
более страшная.
Все говорят: "Мы не виноваты".
Уголовно-исполнительная система говорит: "Нам их
дало такими общество, это суд дал им такие сроки ".
Суд говорит: "Мы не виноваты, это их так в семье
воспитали, мы всего лишь расцениваем общественную опасность
этих людей и направляем их в места лишения свободы".
Система реабилитации тоже говорит: "Мы не виноваты,
нас разрушили в 90-е годы, у нас ничего нет, сегодня
у нас нет такой структуры, которая должна заниматься
освобожденными". Все не виноваты, мы живем в обществе
совершенно невиноватых людей, в обществе, где никто
не понимает, что происходит. А происходит следующая
вещь. Когда человек идет на совершение преступление,
он не способен оценить последствия своих действий, он
не способен спрогнозировать свои действия. Когда он
совершил преступление, он не способен покаяться, когда
он освобождается из мест лишения свободы, он не способен
оценить те причины, которые его привели к совершению
преступления. Когда он устраивается на работу, он не
имеет навыков к самоконтролю.
Современная тюремная система, к сожалению,
не вырабатывает у человека способности управлять своим
поведением, не вырабатывает социально-психологической,
правовой ответственности. Внешняя правовая ответственность
находится там на уровне "преступления и наказания"
правонарушения - это взыскания. И нельзя здесь сказать,
что виновата тюремная система, я думаю, что на сегодняшний
день все мы обнаруживаем неспособность изменить ситуацию,
неспособность работать с этими людьми, неспособность
понять, что происходит, и поэтому каждый из элементов
системы - предупреждение преступности, покарание преступника,
социальная реабилитация - оказывается неэффективным,
потому что в совокупности это не является системой.
И этот человек у нас теряется многократно.
Возьмем, к примеру, срок хранения личного
дела. В исправительных учреждениях это три года. Ведь
там же может быть накоплен совершенно бесценный материал
об этом человеке, - не информация оперативного характера,
чтобы потом взять его и заставить написать 50 явок с
повинной, а информация социального, психологического,
педагогического характера. Казалось бы эта информация
должна храниться как самая драгоценная, что есть в системе
реабилитации и профилактики преступности. И эта информация
должна использоваться теми, в чьи руки попадает потом
правонарушитель. Но этого не происходит, проходит три
года, и его личное дело уничтожается. Т.е. каждый элемент
этой якобы "системы", а на самом деле лестницы,
состоящей из совершенно автономных и независимых ступенек,
начинает работать с человеком с нуля. Школа работает
с нуля, спецшкола, куда он попадает за правонарушения,
работает с нуля, воспитательная колония работает с нуля.
Стоит ли удивляться, что в этой системе человек многократно
теряется. Стоит только одному из элементов этой системы
проявить недобросовестность, и мы увидим, что духовные
процессы личности носят необратимый характер.
Поэтому я должен сказать, что наш опыт работы
с освобожденными - это негативный опыт. Мы хотели помочь
по крайней мере двум десяткам тысяч человек. Реально
мы помогли, смогли вырвать из среды, враждебной для
них, ну, может быть, двум или трем сотням. Т.е. это
опыт деятельности с очень низким КПД. И нельзя сказать,
что только мы в этой ситуации виноваты. Мы, к сожалению,
на сегодняшний день (и общественные организации, и государство)
не смогли выстроить систему, где происходило бы накопление
положительных качеств, положительных свойств человеческой
личности. В основе работы с человеком, который совершил
преступление, должен лежать духовный аспект, потому
что социальными благами нужно уметь воспользоваться,
нужно уметь построить социальные отношения.
Это можно продемонстрировать на примере.
Был у нас один человек в прошлом году, мы его устраивали
на работу восемь раз, он всюду воспроизводил те отношения,
которые он видел в зоне. Он просто не мог выстроить
другие отношения, он хотел, но не мог. Почему? Потому
что его воли оказывалось недостаточно, а духовного начала,
которое могло бы побороть то негативное, что есть, тоже
не оказывалось. И способа, как сообщить человеку то
духовное начало, мы не имеем, и, к моему большому сожалению,
этого способа не имеет и церковь. Потому что люди, прошедшие
через церковные общины, тоже, увы, склонны к совершению
преступления.
Что касается изменений в уголовном законодательстве.
Несомненно, это очень положительные изменения. Они положительны
не потому, что сроки стали меньше, или ответственность
за большие объемы наркотиков стала больше. Произошли
две очень важные вещи. Первая: предпринята попытка сделать
наказание более рациональными. Раньше назначалось наказание,
жестко предписанное некими абстрактными критериями,
- сейчас судья имеет возможность назначить, то наказание,
которое считает справедливым. И второе: наказание становится
более адекватным.
Вместе с тем, я должен сказать, что если
мы не создадим систему преемственности работы с осужденным
или с правонарушителем с момента, когда он еще может
стать таким, до момента, когда нам надо его интегрировать
в общество, то, я боюсь, система преодоления преступного
поведения будет неэффективной. В основу этой работы
должен быть положен социальный аспект. Что это такое?
Это забота о благополучии этого человека, забота о его
интересах. Есть в каких-нибудь странах такая преемственность?
Да, есть. Например, в Англии. Там, если человек совершил
преступление, то сразу вырабатывается план, что с ним
нужно делать. Это не план, как его наказать и как его
ограничить, это план, какие социальные позитивные навыки
ему необходимо привить. Этот план вырабатывается вместе
с сотрудниками тюремной администрации, психологом, педагогом
и самим осужденным. Сам осужденный может влиять на этот
процесс и добавлять или что-то убавлять из этого плана.
И потом, после его освобождения, те люди, которые работают
с ним, работают в рамках этого плана.
Для нас настал момент не просто провести
очередную реформу уголовно-исполнительной системы, она
и так за последние 15 лет пережила больше реформ, чем
все наше государство в целом. Наступил момент постараться
понять, какую концепцию функционирования уголовно-исполнительной
системы мы хотим сегодня перед собой видеть. Что нам
нужно, какой механизм взаимодействия (а не воздействия
общества и государства на правонарушителя) общества
и государства с правонарушителем мы хотим сегодня видеть.
Левинсон Лев Семенович (Институт прав
человека):
Приведу такой пример. Недели две назад прошла
информация, что в Дании была задержана крупная партия
героина. Действительно крупная, несколько килограмм.
Обнаружены лица, которые участвовали в этой операции,
наркотики изъяты, заведено уголовное дело, взяты отпечатки
пальцев, сразу занесенные в международные полицейские
анналы, и люди отпущены на свободу. Потому что европейская
уголовно-правовая система все больше и больше склоняется
к пониманию избыточности тюремного наказания как такового.
Понятно, что человек в силу своей агрессии может представлять
опасность для общества. Человек, который перевозит большую
партию наркотиков, тоже занимается вредным для общества
делом. Он опасен и тогда, когда он везет наркотики.
Но задача государства - остановить этот бизнес, этот
поток, изъять, потому что опасен именно наркотик. А
от того, что человек будет сидеть, ровным счетом ничего
не изменится, потому что этот поток все равно пойдет,
и те деньги, которые играют в этом большую роль, они
всегда найдут перевозчика, всегда найдут участников
этой цепочки. И от того, что 15, 20 , 200, 500 человек
будет посажено или, как в Китае, расстреляно, ровным
счетом ничего ни в количественном, ни в качественном
плане не изменится. Кроме того, что повысится нагрузка
на систему, на общество.
Возможно, в отношении несовершеннолетних
воспитательная колония действительно должным образом
может сыграть позитивную роль, я не берусь это категорически
утверждать. Но в отношении взрослых людей, которые включились
в наркоторговлю, говорить о воспитательном значении
срока в 15-20 лет совершенно не приходится. Просто идет
перемалывание живых людей и их семей, остающихся на
свободе. Идет лишь наращивание криминальности в обществе
и более ничего.
А тут логика другого рода: люди попались
в руки датской полиции один раз, но теперь они засвечены,
отпечатки есть. И вряд ли их второй раз придется ловить.
При нынешних коммуникативных возможностях полиции, они
известны полиции и других стран Европы. И вряд ли их
наймут везти еще одну партию. Повезут, конечно, другие,
а эти уже выключены из системы, выключены из криминального
бизнеса.
Я обращаю ваше внимание вот на что. При достаточно
жестком отношении к торговле наркотиками как к явлению,
полиция хватки своей не ослабляет. Хватки, нацеленной
не на людей, а на бизнес. Интерпол работает на пресечение
оборота. Должно ли это выливаться в тюремное заключение
для пойманного - не факт.
Я не предлагаю этого сейчас для России. Мы
находимся на другом уровне. Когда 2 года назад мы проводили
в Госдуме круглый стол по наркотикам, там выступал судья
Дорошков. Его спросили, и кто же у нас привлекается
за оборот наркотиков, есть ли среди них те, кто сидит
за крупные партии. Он сказал, что есть и крупные, в
основном это начальники ОБНОНов.
А простые потребители искусственно превращаются
в сбытчиков, путем оперативно-розыскных мероприятий.
Они, конечно, по закону могут это делать. Но, на самом
деле, они не могут при этом не понимать, что ничего
не раскрывают и ничего не предотвращают. Их задача -
отчетность.
Я хотел бы добавить, что законы, принятые
в декабре, касаются очень многих вещей, сводить все
к несовершеннолетним и к наркотикам - будет неправильным.
Декриминализованы многие деяния, это, конечно, правильно
сделали, с рецидивом очень решительно поступили. По
сути раньше был формальный подход: раз рецидив, значит
срок растет автоматически. Теперь это исключено. Очень
важно, что расширены пределы судейского усмотрения.
Я хочу поделиться этим соображением. У нас справедливо
критикуется судебная система, судейский корпус. И есть
все основания для такой критики. Но сейчас все настойчивее
звучат призывы пойти по американскому пути, где создана
федеральная комиссия по наказаниям. Эта комиссия все
ситуации пытается систематизировать и под каждый случай
со всеми отягчающими и смягчающими установить определенное
наказание. Это ни в коем случае недопустимо, суд должен
работать с живым человеком, и то, что рамки судейского
усмотрения расширены в новой редакции закона, я считаю,
очень хорошо. Это ближе к человеку и дает возможность
по отношению к тем же несовершеннолетним ограничиваться
несколькими месяцами, которых вполне может быть достаточно
для того, чтобы достичь шокового воздействия на молодого
правонарушителя.
Я изучал процессуальный опыт рада европейских
стран, в частности, Великобритании. Что интересно, полиция
обладает правом, при наличии доказанного факта, события
преступления, виновности лица, не передавать дело в
суд и отказывать, по сути дела, в возбуждении дальнейшего
уголовного преследования по собственному усмотрению.
Полиция имеет право судить. Стоит ли, полезно ли для
общества, чтобы этот человек прошел через всю цепочку,
что общество от этого выиграет, или в силу незначительности,
случайности, ситуационности происшествия можно его с
Богом отпустить. Полиция обладает правом усмотрения.
Вот за счет этого сокращается тюремное население. За
счет того, что формально эта машина не должна работать,
она должно быть максимально деформализованной. Она должна
переходить к естественным отношениям. И то, что видим
мы каждый год на выставке "Человек и тюрьма",
это должно уходить в прошлое. Я думаю, что лет через
100-200 на это будут смотреть также, как мы смотрим
сейчас на средневековые казни.
|
