Непраздные прогулки
Михаил, координатор работы с новооскольскими девочками от Комиссии

В середине 2004 года началось сотрудничество между Комиссией по церковной социальной деятельности при Епархиальном совете г.Москвы и центром «Содействие». С тех пор мы уже не раз писали о деятельности последнего, и посетители нашего сайта знают: Центр в основном занят решением проблем заключенных – от работы в Совете при Президенте по содействию развитию институтам гражданского общества и правам человека до адресной рассылки вещевой помощи и переписки с тюрьмами.

Одна из забот Центра –– поддержка девочек Новооскольской воспитательной колонии. До и после освобождения.

По пословице, от тюрьмы и сумы не следует зарекаться никому. Действительно, в колонии сидят девочки из самых разных социальных слоев. Однако, некоторые закономерности проследить можно.

Большинство девочек – сироты, если не детдомовские, то социальные: родители у них живы и известны, но родительских функций не исполняют. Во время заключения это проявляется катастрофической нехваткой самых простых и насущных вещей – белья, обуви, средств гигиены. Мизерные казенные нормы, заложенные в соответствующих инструкциях и законах, зачастую не подкреплены бюджетом страны, а те статьи, которые все же в бюджете отражаются, далеко не всегда получают положенное финансирование. В результате колонии иной раз не могут обеспечить заключенных даже туалетной бумагой – не говоря уже о гигиенических прокладках или дорогих медикаментах.

После освобождения девочек из неблагополучных (или просто бедных) семей никто не встречает. Бессемейных, разумеется, тоже. В России только три колонии для девочек: Томская, Рязанская и Новооскольская (еще, кажется, не едут «на материк» несовершеннолетние правонарушительницы Калининградской области). Таким образом, география воспитанниц Новооскольской колонии очень обширна: там сидят девочки из Перми и Дагестана, Твери и Белгорода, Санкт-Петербурга и Поволжья. Очень много деревенских, для которых поездка в «столыпине» (вагон для заключенных – Ред.) была первым в жизни опытом железнодорожного путешествия.

Привыкшие за несколько лет в колонии ходить строем, оказавшись в одиночестве на воле, многие девочки теряются - и в переносном и в прямом смысле этого слова.

По закону, при освобождении колония должна покупать им билет до места проживания. Прямых поездов Новый Оскол-Хасавюрт, или Новый Оскол-Псков нет, поэтому покупается билет до Москвы и билет из Москвы до города проживания (зачастую -- до райцентра, а поиск возможности ехать дальше оставляется самой девочке). Промежуток между поездом, доставляющим девочку в Москву, и поездом, ее увозящим, обычно часов шесть-восемь. Иной раз -- восемнадцать часов. Девочки не старше двадцати одного года, они провели в колонии те несколько лет, когда окончательно формируется личность, и привыкли существовать в коллективе, по неизменному распорядку. А теперь они оказываются в незнакомом мегаполисе предоставленными сами себе, без возможности даже просто пересидеть этот временной «карман» -- ведь надо добраться до другого московского вокзала. К этому можно прибавить отсутствие денег. Из зарабатываемой в колонии на швейном производстве более чем скромной зарплаты многие из них по суду отдавали определенный процент в счет расплаты за свое правонарушение. На нее же отоваривались самым необходимым в тюремном ларьке. Оставшиеся копейки обычно подчистую уходят на покупку вольной одежды: за время заключения многие вырастают из той, в которой они в колонию прибыли, а пошив себе «приданного» на волю почему-то не практикуется. Девчонкам же, уходящим по УДО (условно-досрочное освобождение, причитающееся за хорошие поведение и работу), казенного билета и вовсе не полагается, поэтому они должны и дорогу домой оплачивать из своих денег.
До того, как Комиссия по церковной социальной деятельности наладила контакты с «Содействием», сотрудники Центра сами встречали на вокзале каждую девочку, вели ее к себе, кормили, одевали, опрашивали о положении дома и старались прозвониться в социальные службы и правозащитные организации ее региона, чтобы те проконтролировали ее по прибытию домой. По благословению председателя Комиссии прот.Аркадия Шатова, ее сотрудники взяли на себя часть встреч, питание, а также прогулки по городу. На прогулки у немногочисленных сотрудников «Содействия» ни сил, ни времени не оставалось.
Даже при поставленной «на поток» процедуре встреч, включающей неоднократные переговоры с ВК по каждой девочке, иногда переговоры с ней самой незадолго до освобождения, встреча у вагона с плакатом и голосовые объявления на вокзале, все равно у нас постоянно одна-две девочки в месяц оказываются пропущенными, неузнанными на вокзале. Какой процент потерявшихся из других колоний, с которыми подобная работа не ведется, страшно предположить.

Итак, мы гуляем. Выглядит это довольно легкомысленно: мы посещаем туристические объекты Москвы, фотографируемся на Красной площади, катаемся на речных трамвайчиках и монорельсе, едим обычно в Мак-Дональдсах, хотя иногда ходим на трапезу в Свято-Димитриевский храм. Конечно, поскольку прогулка доверена православным людям, мы заходим в храмы, иногда даже немного стоим на службе, но, откровенно сказать, многие девочки в храм не хотят, боятся, а другие заходят просто посмотреть, как и в ГУМ или ТЦ «Охотный ряд» - туда даже охотнее: магазины! Вести с ними прямо катехизаторские беседы я лично воздерживаюсь, памятуя правильную цитатку из не знаю кого (прочитал у Евг.Новицкого): «Я не имею права проповедовать тем, о ком проявляю заботу... Получается, что я торгую верой: оказываю больному помощь, и он чувствует себя обязанным помолиться, как я того хочу… Поэтому, пока меня не спросят о Христе, я молчу о Нeм. Я просто изо всех сил стараюсь, чтобы через меня хоть немного светил другим Его свет».
На первый взгляд может показаться, что для нас это такая халява – за церковные деньги бить баклуши. Уверен, однако, что это не так.
Как выздоравливающий больной нуждается сначала в прогулке с подпорками и сопровождающим, потому что за долгое время лежания в постели он отвык от свежего воздуха, солнечного света и собственного веса, так и девочки, проведшие иной раз половину отрочества (допустим, пять из восемнадцати лет) в своеобразных условиях колонии нуждаются в сопровождающем при первых шагах на воле. То есть, дело не только и не столько в Москве; посещение достопримечательностей – только предлог. Девчонки должны прочувствовать, что они – снова не подконвойный объект манипуляций, а самостоятельные люди, способные сами что-то решить в своей судьбе, в своем, например, сиюминутном маршруте. Они должны вспомнить, что кроме сокамерниц и воспитателей на свете есть друзья – люди, готовые проводить с ними время не по необходимости или за зарплату, а по доброй воле. Они должны осознать себя своими на воле.
Почти все девочки выходят из поезда совершенно «замороженными», даже не испуганными – полумертвыми какими-то, и потихоньку, по ходу прогулки, распускаются, как цветы утром. Долгое время – пока не съездил в Новый Оскол сам – я считал, что это их так в колонии забивают. Оказалось, нет.

Это, кстати, отдельная тема. Я написал: «своеобразные условия колонии». Конечно, колонию не спутаешь ни со школой, ни с больницей, ни с пионерлагерем. Там дисциплина и круговая порука, униформа и нормы выработки, строевая подготовка и небольшая территория, попадаются девочки с очень тяжелым жизненным опытом, что сказывается и на их поведении. Но, когда сравниваешь условия в ВК и рассказы девчонок об их прежней жизни, закрадывается мысль, что пребывание в колонии – для многих отдых. Первый опыт жизни, где взрослые не поют тебя самогоном, не насилуют и не заставляют нищенствовать, где пьяная мать не приводит каждую ночь нового мужика, а пьяный же отчим не гоняется за тобой с ножом, где, в конце концов, есть школа и какая-то работа, а не бесконечное сидение «у пацанов на квартире» с выяснением, «кому не слабо влезть в ларек».
Вот несколько историй – первые попавшиеся из моих записок (по каждой встреченной девочке мы составляем коротенький отчет):

На прогулке Нина рассказала, что пока она сидела, маму и папу у нее убили, что ждет ее пустая квартира. Но в Центре выяснилось, что все это неправда. Папу у нее никто не убивал, просто он с ее трех лет живет не с нею, а в другом городе (даже в деревне, кажется). Маму убивали, но не убили, и не кто-то, а сама Нина, за что и села. Никакой квартиры, ни пустой, ни полной ее не ждет – зато родных полно: мама, больная, неработающая и пьющая, с отчимом, Нининой сестрой и множеством кавалеров последней (вся инфа – от Нининой бабушки) проживают в однокомнатном блоке общаги, сама бабушка в однокомнатной квартире отдельно; Нину никто не ждет и селить к себе не собирается: «Она же ворует и мать чуть не зарезала, ей еще мало дали».

Папу Рая не видела, мать лишена родительских прав. Жила в общаге. Ее четырнадцатилетняя сестра – от другого отца – живет в доме-интернате. Мать писала на зону, потом перестала. «Мне подружки написали, она от пьянства зрение потеряла и мужик какой-то ей руку сломал, а она к врачу не пошла и рука у нее отнялась. Я домой ехать боюсь, а в общаге я преступление совершила – как туда вернуться? Мне бы самое главное с сестрой повидаться, а когда я устроюсь – заберу ее из детдома. Мы переписывались с ней, но редко – то у нее конвертов не было, то у меня…» Преступление ее такое: в общаге стал к ним с подружкой приставать мужик, звал выпить. Девочки договорились с другом, что они мужика этого напоят, а он, друг, не то побьет его, не то ограбит, не то и то и другое одновременно. Так и вышло, в итоге Рая села на два года, друг, как рецидивист, - на десять.

Саша. Родителей нет, мать умерла от туберкулеза, отец спился, умер.
Пятеро детей – четыре сестры, один брат – сидит, срок 9 лет, осталось 4 года.
«… две младшие сестры в интернате. Брат сидит. Самая старшая сестра и не знаю, где. Ни с сестрами, ни с братом отношения не поддерживаю, вот только брат два письма написал в ноябре и все. Жили мы на квартире и деньги платили, а денег мы возле церкви просили и вот на эти деньги мы ели-пили, за квартиру платили».
Что гонит из детдома?
«Меня оттуда гнало, например, что у меня в больнице лежала больная мать и я думала, что ей нужна моя помощь»
Как ввязалась в уличную жизнь первый раз?
«Отец пришел домой пьяный и начал у матери просить деньги, мы как раз копили на дом в деревне, нам оставалось отдать еще половину и все, дом был бы наш. Мне тогда было 11 лет. Ну, мать ему, конечно же, не дала, он начал ее избивать. Я стала заступаться, и мне тоже попало, потом он выгнал нас из дому. Ну, мы переночевали у соседей, утром он пришел за нами, все, говорит, пойдемте домой, я, говорит, больше вас трогать не буду. Мы пошли домой, пришли, все нормально и тут вечером опять к отцу в гости пришли друзья, и отец все-таки забрал у матери деньги.
Мы с ней опять ушли к соседке, у нее там переночевали, а утром уехали в город. Стали там с матерью возле церкви, просили деньги, чтоб накопить эти деньги на дом, ночевали то в подъезде, то еще где-нибудь. Когда приехали домой, то нам хозяин дома говорит: «Я его уже продал». Ну, мы поехали обратно, опять встали просить деньги возле церкви, потом мать положили в больницу и мы начали снимать квартиры, потом отец нашел себе сожительницу, она тоже пила сильно, но мы все равно ходили просить деньги. Все деньги, которые мы собирали за день, они пропивали. Отец избивал меня, выгонял из дому, заставлял собирать деньги и приносить ему… Я начала сбегать из дому, курить, пить, воровать, познакомилась тоже с такими же, как и я. Они тоже воровали, курили, пили, клей нюхали, и я стала нюхать. Жили в подвалах» .
И т.д., и т.д., и т.д.
После таких историй становится понятно, что наши прогулки и беседы во время прогулок должны не только помочь прийти в себя после колонии, но еще и давать некоторый заряд сил перед тем, как девочке окунуться в прежнюю среду. И хорошо еще, если в прежнюю! Мне уже доводилось писать, что очень многие девочки выходят из колонии в никуда. Это детдомовцы, пропустившие в заключении возраст, когда их однокашникам выделяли причитающуюся сиротам жилплощадь. Это дети родителей-алкоголиков, пропивших квартиру – по новому закону владелец квартиры имеет право распоряжаться ею без учета мнения других прописанных в ней лиц – и выехавших неизвестно куда, или умерших от пьянства. Девочек, совершивших преступление в семье, тоже не слишком ждут обратно, многие сами не хотят возвращаться в свои семьи.
Мы гуляем с девчонками, провожаем до поезда, а потом... Бывают случаи, что, выехав из Москвы, девочки домой не являются, не приходят и в социальные службы. Об их судьбе остается только догадываться. Недавно мне сказали, что в Новый Оскол на четыре года вернулась Лида – первая девочка, которую я «гулял» в рамках сотрудничества с «Содействием». Первый раз она, убежав из детдома, с ребятами пришла к знакомой тетке, та их напоила водкой; они же ее побили и украли продуктов на 1700р., съели, Лида получила два с половиной года. Теперь, напившись вместе с мамой, давно лишенной родительских прав, сняли с кого-то и продали золотые сережки…
Но все же есть и положительные результаты работы с девочками. Некоторые остаются «на переписке» --- шлют письма, рассказывают, как устроились, советуются. Не стоит преувеличивать значения прогулок. 99,9% положительного результата дает самоотверженная, долгая, кропотливая и куда менее веселая работа сотрудников центра «Содействие»; но все же, верится, и наша лепта не всегда пропадает даром.

Источник: Сайт Милосердие 29.09.05