Интервью, письма, свидетельства
Случай на пересылке
“…Однажды мне пришлось сидеть в одной камере
с малолетками, которые “поднимались”, как там говорят,
с воспитательно-трудовой колонии на “взросляк”. Восемнадцать
лет им исполнилось, их и отправили во взрослую зону.
Когда этот этап зашел, я обалдел: подростки, почти дети,
худые все, в язвах каких-то. Они стали рассказывать,
что у них за жизнь была в колонии, – так это вообще
ужас: что у них там творилось, какой беспредел! Если
норму не выполняешь, то проводится такое мероприятие:
в зубы вставляют металлическую пластину и подключают
высокое напряжение, и она вылетает с половиной зубов.
Или, например, есть у них “табуретовка”. Это, когда
берут табуретку за ножки и седалищным местом бьют по
голове провинившегося, и он вырубается с ходу. “Разбивают
фанеру”, так называемую, т.е. молотками разбивают грудную
клетку...
И у одного малолетки нашли в бауле пропавшую
пайку. Сами же они и нашли вора – малолетки, сами же
стали его избивать в камере, причем делали это совершенно
жестоко. Они когда стали бить этого парня за пайку,
у них это было все профессионально. Поставили нарушителя
в круг – не смей ни говорить, ни сопротивляться. Он
стоит, руки по швам. Начали они с “саечек”. “Саечки”
– это такие постепенные удары. Сначала раз-два, потом
как дадут – он головой об пол. После “саечек” стали
ему “фанеру разбивать” (т.е. грудную клетку)... Он,
оказывается, на зоне был всего месяца 2-3, и “фанера”
у него еще была такая, знаете, твердая, неразбитая.
Ну вот, потом они стали почки опускать. Загнули ему
голову в колени и сапогом стали бить по почкам. Жуткое
что-то было во всем этом, т.е. это профессиональное
лишение здоровья на всю жизнь…”
Прописка в спецприемнике
“…Открывают мне дверь, и я вижу: сидят девочки,
все-все в наколках, нет живого места. А у меня сколько
знакомых ребят сидело и девочек, и все рассказывали,
как там и чего. В принципе, я знала заранее много всего
о “прописках”. Я захожу, лежит полотенце за порогом.
А мне говорили, что, когда лежит полотенце, на нем должен
стоять стакан с водой: надо отодвинуть стакан ногой
и вытереть ноги о полотенце. Я испугалась, ведь лежит
только одно полотенце без стакана. Думаю – что-то наверное
другое. И все же вошла, вытерла ноги. И тут одна говорит:
“Своя.”
Немного погодя мою подругу Лилю привели.
А там стены ребристые, и на стене нарисован заяц. Мне
говорят: “Как будешь драться, до крови или до посинения?”
А я не знала, что это такое. Оказывается, надо было
бить этого зайца, пока руку не обдерешь или пока кулак
не будет синий.
А перед Лилей поставили три граненных стакана
и спрашивают: “Красный, желтый, зеленый?” Меняют эти
стаканы местами и снова спрашивают о цвете. Она в уме
запоминает говорит, – “зеленый”, – не отгадывает, ее
бьют. Вообще бьют до трех раз.
– А бьют сильно? Она не теряла сознания?
– Нормально бьют. Если на третий раз не отгадываешь,
то тебя ставят к стенке, и ты не должна ни моргать,
ни говорить, а только дышать. Игра называется “в мертвеца”.
Они тебя бьют все, а ты ничего не должна делать. Она
запутывается, а надо было сказать, что вода бесцветная.
Лиля вспомнила химию и под конец отгадала.
Потом была “проверка” в туалете. Вошли в
туалет – там на стенках капли запеченной крови, а потолок
весь в крови. Они встают в круг, берут тебя на руки
и кидают. Потолки там невысокие, ты ударяешься о потолок,
они все разбегаются, а ты падаешь на пол. И так пятнадцать
раз.
– Все принимают участие в игре?
– Все. Ни одной нет, чтобы стояла в стороне.
Там одну девочку 9 лет, которую мама бросила у магазина,
начали подкидывать так, что с двух раз она потеряла
сознание... Я заплакала, а мне сказали, что малолеткам
“западло” плакать. Нельзя, – за это здесь бьют...
Была у нас одна девочка, которая перед этим
отсидела в колонии и опять попала. Ее звали Яна, и она
считалась “хозяином”, так как уже отсидела и все знает.
Кормили нас хорошо, но все есть было “западло”,
т.е. нельзя, например, помидоры или огурцы, потому что
они на кое-что похожи, понимаете1 ... И ели мы одну
картошку.
– А почему нельзя есть? Кто запрещал?
– Это закон авторитета у зека на любой зоне,
как говорят... Да, когда я пришла, меня сразу предупредили,
что сегодня есть вообще нельзя весь день. Это Яна мне
объяснила, а она такая спокойная была...
Милиционеры там сами заходили к нам в хату
– так камера называлась. Заходили прямо ночью и говорили,
с кем из нас они сегодня будут спать. Ну, у нас там
не было такого, чтобы девочки друг с другом спали, точнее,
были только две такие девушки, которые жили между собой.
– А милиционеры каким образом добивались
своего? Насиловали?
– Нет, они по согласию – за курево... Курить
нам не разрешали, а мы все курили и все хотели курить...
Ребята и девчонки рассказывали, да и по себе
я знаю, с какой злостью оттуда выходишь. Когда я вышла,
я, кажется, разорвать могла любого, мне было уже все
равно. Я уходила со слезами, потому что не хотела уходить.
Узнаешь там такое, что просто привязывает...
– А злость возникает на кого-то или на что-то?
– Просто там сидят не люди, а звери; они
до того обижены на других и на жизнь, что срывают зло
на ком угодно. А тебе ничего не остается, как принимать
это на свой счет. Все проходят через это…”
Как Марину Р. чуть не изнасиловали
разогретым кипятильником.
Из интервью, взятого у Марины Е., 28 лет,
которая провела в Бутырской следственной тюрьме 1 год
и 9 месяцев. Освобождена по постановлению суда, признавшего
ее полную невиновность. До 1997 года в Бутырке существовал
женский корпус, где содержалось 500-600 заключенных,
из них 50-70 девочек.
– Вам приходилось в тюрьме встречаться с
девочками-малолетками?
– Да, приходилось. Очень многих к нам в камеру
приводили воспитатели, с просьбой приютить их. Некоторых
после попытки к самоубийству. Им не нравится сидеть
среди малолеток, тяжело, и, чтобы их перевели, они пытаются
покончить жизнь самоубийством. Собственно, они просто
делают такую попытку, симулируют. После этого есть основания
перевести ко взрослым, и их переводят. У них позорным
считается выломиться из камеры. Там даже кличка приклеивается:
ломовая лошадь. И не многие хотят быть ломовой лошадью.
У нас была одна Надя, до этого ее переводили
к нам, потом опять вернули на малолетку, потом вот опять
к нам перевели, потом опять на малолетку. Ну не нравилось
ей просто на малолетке, поэтому у нее руки изрезанные
и даже шея, она пыталась артерии вскрыть. Она совершенно
четко говорит, что у нее не попытка к самоубийству,
а только желание, чтобы ее перевели на взросляк.
А есть такие, которых просто переводят, после
каких-то конфликтов в камере. Я вспоминаю девочку Марину
Р., с ней безумно жестоко обошлись. Сначала они там
все вместе сделали наколку, называлась “ЕПИСКОП”. Расшифровывается
она так: “Если позовешь и сердцем крикнешь, обязательно
приду...” И у нее получилась наколка лучше всех. Ну,
они посчитали потом, что наколки она этой – “епископа”
– недостойна. А наколка была где-то с левой стороны
живота. И они плавили пакеты, выжигали у нее эту наколку.
Она пришла к нам, когда у нее была выжжена часть волос
на голове, прямо под корень. Она принесла куклу, они
из тряпок сшили куклу, а волосы у этой куклы были из
ее волос. Ну, все это какая-то, может, мелочь, но меня,
знаете, как-то поразило. В общем, пытались ее сделать
шестеркой, сделали ей особую наколку на руке, мол, шестерка,
насиловали ее пузырьками от шампуни и всякими предметами,
какими только можно было. И еще одну наколку – родинку
– сделали чуть повыше губы, это знак опущенного у мальчиков.
Они ее опустили, чтобы для своих каких-то потребностей
использовать. Она там в качестве обслуживающего персонала
была для всех для них.
Ее перевели в тот момент, когда ее сокамерницы
уже дошли до того, что хотели ее изнасиловать разогретым
кипятильником. Они его нагрели докрасна, но в этот момент
дежурная надзирательница оказалась под дверью, все слышала,
и девчонку вывели из камеры, сначала посадили в бокс,
а потом уже перевели к нам. Она рассказывала, что они
заставляли ее есть свои испражнения, тараканов. Мы в
общем ее очень тепло встретили, даже наколку с руки
лезвием срезали, она сама выразила такое желание, я,
говорит, с такой наколкой на зону не поеду.
– А не кровоточит?
– Кровоточит. Она говорит: я и не то терпела.
Ну, вот ожог после пакета – очень глубокий ожог был.
Знаете, сантиметра, наверно, два вглубь. Это выгоревшее,
гноившееся место. Да... Нельзя сказать, что это единичное
явление, нельзя сказать, что это массовое явление.
– Вы встречались с кем-то еще, кроме Марины
Р.?
– Да, еще встречалась с Людой. Такой же случай.
Ее тоже заставляли есть испражнения, тараканов. Еще
вот девочка запомнилась из Удмуртии, она была транзитом.
Ей вообще не давали ни спать, ни есть. Ее просто избивали.
У нее голова была о “шубу”1 вся сведена.
– То есть ее били головой об стену?
– Били головой об стену. Причем она говорила,
что хотела просто отойти от этих разборок, просто лечь
и хотя бы сделать вид, что спит, даже засыпала. Но они
могли и разбудить, и начать... Вообще, столько они всего
рассказывают, очень сложная у них всегда обстановка,
очень напряженная. И все говорят, что на взросляке сидеть
намного спокойней, чем на малолетке. Я однажды слышала
ночью, они разбили все лампочки, вскрыли себе вены,
а одну девочку заставляли вскрыться вместе с ними. Она
говорила: да я не хочу, девчонки, оставьте меня в покое.
А они считали, что она должна вскрыться вместе с ними.
Я уж не знаю, чего они добивались.
– Они понимают, зачем они все это делают,
или нет? Это что, унижение или наказание, или это ритуал?
– Нет, они прекрасно понимают, что это унижение,
что они кого-то оскорбляют. Но чтобы это какое-то наказание
было за что-то, я не думаю. Мне кажется, их нельзя оставлять
одних.
– То есть, вы считаете, что, если бы такое
право у администрации было, она бы с радостью расселила
этих малолеток среди взрослых?
– Я думаю, что да. Я думаю, они доставляют
хлопот им больше, чем взрослые. А может, администрации
и выгодно держать их отдельно, изолированно. Они же
ведь своих элементарных прав не знают. И вот приходят
такие изувеченные девочки, пережившие шок психологический...
Мы, взрослые, всегда встречали их с какой-то материнской
нежностью, старались их всячески отогреть, как-то помочь
прийти в себя.
Из показаний бывшего воспитанника
Икшанской колонии (Московская область).
Находился в ВТК полгода (до этого 7 месяцев
провел в отделении для несовершеннолетних Матросской
Тишины). Возраст (на момент интервью) — 17 лет. Все
имена в тексте изменены.
“Всеми отношениями в колонии заправляют “борзые”,
их 7 человек.
От “борзых” зависит, как человек будет жить
в зоне, они могут развязать человеку руки, дать ему
свободу, могут наоборот унизить его, постоянно придираться,
бить, измываться над ним.
В колонии около 10 блатных, они выполняют
поручения “борзых”, давят на актив угрозами, избиениями,
лишением благ.
Примерно 20-30 человек “пригретые”, это земляки
борзых, которые получают от них некоторые блага. Иногда
для того, чтобы стать пригретыми или активистами, достаточно
дать денег или делиться передачей.
В “зоне” около 20-30 активистов, занимающих
то же положение, что и пригретые; их назначает воспитатель,
они смотрят за уборкой, за порядком.
Около 40% воспитанников являются обиженными
или опущенными. Опущенных в зоне около 40 человек. В
основном, опущенными становятся ребята, слабые характером
и телом, психически нездоровые. Таких, кто был гомосексуалистом
до заключения под стражу, я не встречал.
Самое жалкое зрелище представляют собой именно
“опущенные”. Они избегают всяких контактов с посторонними.
Например, Мишин — слабый, худой мальчик,
вечно грязный, всем всегда стирает вещи. Судя по всему,
у него нет родителей и помощи с воли ему ждать не от
кого. Он страдает энурезом. Ежедневно его избивают,
почти всякий раз эти избиения приводят к потере сознания.
Потерял ли Мишин сознание, или только плачет, те, кто
его бил, начинают смеяться, кричат ему “баба!”, часто
начинают бить снова. Не редки случаи, когда его бьют
табуреткой по голове.
То же самое происходит и с Ушиным, бьют его
не реже, чем Мишина. Он также очень грязен; почти никогда
не видит получаемых с воли передач, половина которых
уходит активу, половина — борзым.
Большинство опущенных вступают в половые
сношения недобровольно, их склоняют к этому угрозами,
избиениями. Того же Мишина подвергают насилию не реже
3-х раз в неделю, порой он сопротивляется, просит оставить
его в покое, но просьбы опущенного никого не трогают.
Во время изнасилования над ним еще и издеваются с особой
изощренностью.
Опущенных в основном насилуют ночью в отделении,
в туалете, в бане, в старом корпусе.
Однажды я попал в Дисциплинарный изолятор,
а после выхода из него меня привели в 14 отделение 3
отряда. Там меня избили Порозов, Большов, Сокин. Они
говорили, что из-за меня у отряда еще одно взыскание.
Били жестоко и долго, около 40 минут, по всем частям
тела, кроме лица и паха.
Есть тут у нас такой Миша Барков, ему лет
16-17, он часто бьет ребят табуретками, так что те ломаются
о голову. И ему все равно кого бить. Так он избивал
на моих глазах парня по кличке Хохол и сломал о его
голову табуретку. Этот Хохол недавно освободился...
Из-за притеснений ушел в побег из колонии
Федотов, 16-17 лет. Его избивали каждый день, придираясь
к любой мелочи. Он поднимался в наряд в 5 утра, и всякий
раз его работа приводила к одному и тому же результату:
говорили, что уборку он сделал плохо, и били за это.
Многие ребята говорят, что из-за избиений они находятся
на грани срыва и если их не прекратят бить, то они скоро
убегут или попытаются попасть в ДИЗО. Многие пытаются
перебраться в другую зону в надежде, что там такой жестокости
нет, или попасть в лагерь для взрослых.
У “борзых” отношения с сотрудниками хорошие,
кстати, “борзых” слушают больше, чем сотрудников.
Большинство сотрудников относится к нам хорошо,
но есть и такие, которые постоянно оскорбляют ребят,
типа: “ты, петух, иди отсюда”, “бегом принеси то-то”…
Учителя почти все хорошие...”
|
