|
Валерий Абрамкин
Опера и агенты
1.
Что особенно меня поразило за время моего вынужденного
пребывания в местах лишения свободы, так это роль таких
непременных персонажей лагерной жизни, как опер и агент.
Без них невозможно понять наш тюремный мир, да и действия
судей и следователей во многих случаях покажутся странными
и немотивированными, если ничего не знать об оперативной
службе и ее разветвленной агентурной сети.
За шесть лет пребывания в неволе мне довелась помогать
сотням заключенным в написании кассационных и надзорных
жалоб и, соответственно, прочитать несколько сотен судебных
приговоров. Практически в каждом из них можно было найти
железные поводы для обжалования. Особенно много нелепостей
в те годы (конец 70-х – начало 80-х) было в приговорах
провинциальных судов. Буквально, противоречие на противоречии...
Например, на одной странице утверждается, что обвиняемый
в такое-то время был в таком-то месте. Через пару страниц
тот же самый обвиняемый, судя по показаниям свидетеля,
был совсем в другом месте. Суд же ничем показания этого
свидетеля в приговоре не опроверг...
В то же самое время, когда начинаешь беседовать с человеком,
который пришел за помощью, то выясняется, что преступление
он все-таки совершил, но доказательств следователь не
добыл или моему “клиенту” приписывают совсем не то преступление,
в котором он в самом деле виновен.
Однажды моим сокамерником оказался профессиональный
картежный шулер, которого обвиняли в спекуляции машинами.
Обвинение было совершенно липовое: свидетели, которые
продавали ему машину, утверждали, что получили ровно
столько, сколько написано в платежных документах, свидетели,
которые ту же машину, через некоторое время покупали,
сообщали о переплате. Но ведь в жизни так не бывает,
и все прекрасно знают: сверх обозначенного в магазинной
квитанции (а официально продать тогда машину можно было
только по низкой цене, установленной государством) покупатель
всегда доплачивал продавцу заранее оговоренную сумму.
Но поймать моего сокамерника на мошенничестве угрозыск
не мог, вот и организовали ему “спекуляцию”, что, к
слову сказать, нашего шулера ужасно раздражало: он ведь
по всем законам того мира “барыгой” быть не имел права.
Но следователь знал через своих агентов, что мой сокамерник
– шулер, и это было для него главным. В том же, что
и суд поддержит это нелепое обвинение, можно было не
сомневаться: помимо уголовного дела судья получал и
негласную информацию. Часто такая оперативная информация
передается начальником следственного отдела председателю
суда. А уж председатель суда всегда найдет способ воздействия
на конкретного судью, к которому попало уголовное дело.
Причем, и следователи, и судьи, с которыми мне приходилось
на эту тему разговаривать, в своей справедливости нисколько
не сомневаются: это ведь преступник? – преступник, неужели
же он должен гулять на воле только из-за того, что на
него трудно собрать доказательства? Иными словами, судья,
как и следователь, и прокурор реализуют присущее им
чувство справедливости, опираясь на информацию, добытую
опером и его агентами.
Оперативные службы безусловно упрощают работу следствия.
Следователю, получившему оперативную информацию, не
надо плутать в лабиринте версий: он знает, где и что
ему искать, он понимает, что ему нужны отпечатки пальцев
Иванова и не нужны отпечатки пальцев Петрова и т.д.
2.
Обратим внимание на то, что подобная технология выяснения
“истины” не требует больших финансовых затрат. Оперативнику
не надо быть Шерлоком Холмсом, его первейшая задача
– завербовать определенное количество агентов, и, чтобы
он никак не уклонялся от поставленной перед ним задачи,
на вербовку существует четкий план. Если злополучный
план по раскрываемости преступлений временами отменяли,
то план на агентов не отменяли никогда, сами работники
правоохранительных органов и судов даже не предполагают,
что такое возможно.
Без преувеличения можно сказать, что не только система
уголовного правосудия, но и вся жизнь нашего общества
не могла бы устроиться без существования оперативников
и агентов, которые, как правило, бюджету ничего не стоят.
Сказанное не означает, что агенты работают за идею.
Чаще всего агент сам занимается каким-нибудь криминальным
бизнесом, но его, как агента, прикрывают, отмазывают,
а на его правонарушения смотрят сквозь пальцы. За это
завербованный обязуется поставлять необходимую оперу
информацию. И это еще самый простой случай: бывает и
такое: агент совершает тяжкое преступление, однако опер,
заинтересованный в сохранении своего ценного источника
информации, все равно прикрывает его. Но это зависит
уже, конечно, от ранга агента, и если ранг низкий, агентом
без зазрения совести пожертвуют. Опера говорят: я хорошего
агента ценю больше, чем собственную жену.
Профессиональный опер – это, как правило человек, хорошо
чувствующий традиционную культуру. В разговоре с агентом,
особенно на этапе вербовки, он предпочтет запугиванию
и угрозам душевный разговор, за которым легко проглядывается
ориентация на ценности нашей культуры: жертвенность,
правда, общее дело и т.п. Ни в коем случае не должны
присутствовать такие завлекалочки как собственная выгода
агента или деньги. Опер знает, что хорошего агента не
покупают. Если будущий сексот изъявляет желание работать
за деньги, он никогда не станет хорошим агентом, его
всегда кто-то может перекупить. К тому же деньги это
знак предательства, попрание неких представлений об
идеализме, пусть туманных, но так или иначе присущих
как агенту, так и самому оперу. Конечно, используют
и агентов-предателей, агентов-торгашей или, скажем,
наркоманов: дадут ему уколоться, и он сдаст своего приятеля.
Но опер, если не произнесет этого вслух, то подумает:
ну и сволочь же ты, братец, что ж ты делаешь! Имеется
в виду – хороший опер. Он всегда ориентируется на ценности
традиционной культуры. И это позволяет ему чувствовать
себя благородным человеком.
Что касается агентов, то, по моим наблюдениям, тех
из них, кто достиг в своем ремесле профессиональных
высот, т. е. стал агентом высшего класса, никак не назовешь
человеком заурядным. Они, безусловно, люди талантливые.
Хороший агент – это вообще какой-то особый тип человека.
Он артист, творческая натура, человек не обделенный
талантом. Актерский дар у него должен быть непременно,
ведь ему постоянно приходится разыгрывать разные сюжеты
и роли. Он вынужден быть и сценаристом и актером одновременно.
Многие из агентов испытывают тягу к писательству, ведут
постоянные дневниковые записи, сочиняют стихи, некоторые
из агентов обладают даже определенными литературными
способностями. Я назову одного из них, Александра Экштейна,
с которым был знаком. Фрагменты из интервью с ним приведены
ниже. Его имя стало широко известным после публикации
"Дневника стукача" в "Огоньке".
Александр Экштейн, безусловно, одаренная натура. Он
написал несколько художественных произведений еще до
того, как перед ним замаячила перспектива опубликоваться
в "Огоньке".
Я не знаю, что подумал опер-вербовщик, когда его подопечный
публично снял с себя маску. Да и вряд ли это так уж
важно, ведь тот опер наверняка по своей яркости и вдохновенности
несопоставим с истинным героем истории Александром Экштейном.
Он всего лишь скромный служащий, винтик в огромной государственной
машине, тогда как Экштейн – в своем роде личность.
3.
Опера, работают в милиции, угрозыске, КГБ (а теперь
в ФСБ), в тюрьме, на воле, везде, где жизнь затронута
деятельностью преступного мира, и, следуя своим негласным
корпоративным правилам, поддерживают между собой самую
тесную связь. За агентом, освободившимся из колонии,
следует соответствующая секретная бумага, которая поступает
в то территориальное подразделение ОВД, куда направляется
“источник”. Точно также агент, совершивший преступление,
по которому вольный опер не смог его прикрыть, передается
тюремным оперативным службам.
Насколько я знаю, наиболее классными из оперов считаются
тюремные оперативники. Они погружены в криминальную
стихию, хорошо знают жаргон и чувствуют тюремную субкультуру.
Помимо задачи поддержания порядка в колонии или СИЗО,
предотвращения всякого рода эксцессов (бунтов, голодовок,
преступлений в среде заключенных и т.п.), тюремные опера
играют большую роль в расследовании нераскрытых преступлений.
Кстати, в таблице рейтингов региональных УИН (и отдельных
учреждений) критерии, по которым оценивается работа
наших пенитенциарных служб расположены в следующем порядке:
уровень особо тяжких преступлений и побегов (без покушений);
количество преступлений, раскрытых ОВД, в расчете на
одного оперативного работника; уровень грубых нарушений
режима содержания; некомплект сотрудников и количество
увольнений по отрицательным мотивам; затраты на 1 рубль
товарной продукции; уровень безработицы среди заключенных
и т.п. В 1997 году количество преступлений, раскрытых
одним оперативным работником СИЗО (здесь раскрываются
около 80% от общего кол-ва по УИС), в среднем по России
составило 33,1; рекордсменами по раскрытию были УИНы
Калининградской области (133 на одного опера), Архангельской
области (100), Краснодарского края и Нижегородской области
(70).
Для того, чтобы было понятно, как работают тюремные
опера, приведу отрывок из документа, оригинал которого
хранится в архиве нашего Центра.
Из дневниковых записей агента оперативной службы А.К.
(Используется с согласия автора.)
Фрагмент первый.
...С 9 на 10 мая в поселке Юность была изнасилована
и убита 6-летняя девочка. Преступление, выходящее из
рамок понятий даже в нашем, преступном мире. С такими
людьми арестантские понятия разрешают делать все, что
угодно. На следующий день меня вызвали к начальнику
уголовного розыска УВД подполковнику Гуцалло, в кабинете
кроме него находились: представитель областной прокуратуры,
заместитель комиссара области полковник Павлов и представитель
МВД из Москвы. Встретили меня, как и подобает, очень
ласково, каждый поздоровался за руку, пригласили сесть
и заварили кофе. После заурядного интереса о моем здоровья
и бытии, коротко поведали о случившемся. Затем объявили,
что дело находится на контроле Москвы и попросили помочь.
Получив мое согласие, мне сказали, что у них есть человек,
в виновности которого они уверены на 100 процентов.
От этого человека им нужно добровольное признание или
доказательства. В достижении этой цели мне было разрешено
делать все, что я посчитаю нужным, лишь бы только он
остался живой. Когда я вернулся в камеру, он уже был
там, звали его Димой Г-чем. 36 лет, дважды судимый,
последний раз освободился со строгого режима полгода
назад. Спившийся и замкнутый пассажир, от вида которого
создается впечатление, что он устал от жизни. Слухи
по КПЗ разносятся быстро, и буквально через час со всех
камер мне кричали, чтобы я его убивал. Убивают таких,
как правило, в куче, когда невозможно доказать, кто
именно убил...
Убивать его я не собирался, так как он сразу же от
начала и до конца рассказал, как все это получилось,
пытаясь как-то сгладить, отнести это за счет водки.
Для порядка я его немного побил, а затем сказал ему,
чтобы он перебирался в камеру обиженных. Предупрежденные
дежурные милиционеры пинками его опять закинули ко мне,
когда он после оправки отказался заходить в камеру.
Следователь поставил ему условия: даешь признания и
переходишь в обиженную камеру, а если будешь молчать,
то в общаковом этапе тебя убьют. Меня же попросили его
почаще бить и создать невыносимые условия. Расчет верный,
но в дальнейшем эта спешка себя не оправдала. Бить я
его больше не стал, а вот жути нагнал такой, что на
следующий день он не только собственноручно написал
признание, но и еще дал записать себя на магнитофон.
Его перевели в камеру обиженных, а я через неделю уехал
на 17-ю зону.
На профессиональном языке оперов описанное выше называется
камерной разработкой. Для разработки могут использоваться
более тонкие приемы. К человеку, особенно впервые попавшему
в тюрьму, подсаживает агента, который представляется
старым опытным арестантом. Он расскажет вам много интересного
о нравах и обычаях тюремного мира, утешит вас и накормит,
слепит шахматы из хлеба и т.п. Он может даже предупредить
Вас, что в тюрьме о своем деле лучше не говорить (“и
у стен есть уши”), посоветует как вести себя со следователем.
Ваш сокамерник может и в самом деле ничего не выпытывать.
Его задача может заключаться, например, в том, чтобы
отслеживать вашу реакцию на то или иное событие. Человеку
ведь в самом деле трудно сдержать себя в подобной ситуации.
Вы пришли с допроса расстроенный или, наоборот, довольный
после того, как следователь изложит вам ту или иную
версию, “ненароком засветит” вашего подельника или важного
свидетеля... И подобная информация от агента ох как
много скажет опытному следователю.
Тюремных оперов часто привлекают к решению и чисто
вольных проблем, например, к раскрытию громких преступлений,
выявлению преступных группировок, выяснению причин межнационального
конфликта и его разрешения. Тюремный опер высокого класса
направляется (чаще со своей агентурой) в СИЗО или ИВС
того или иного региона. Ему предоставляются самые широкие
полномочия. По его указке милиция сажает людей, которые
могут владеть нужной информацией, в камеры, где сидят
агенты присланного опера. Он ведет камерную разработку
не на предмет раскрытия преступления, в котором официально
подозревается или обвиняется потенциальный источник
информации (взятых по его наводке людей потом могут
и выпустить), а, скажем, на предмет выяснения причин
межэтнического конфликта, заинтересованных в нем групп
и т.п. То же самое происходит в случае конфликта между
политическими силами, мафиозными разборками и т.п.
4.
Оперативные службы, как и партийные органы, были интегральными
структурами советского общества: они связывали различные
группы и элементы населения в единое целое. Правда эти
интегральные структуры принципиально различны по своей
природе. Партийные органы, вроде райкома партии, являлись
структурами формального типа, оперативная служба исполняла
свои интегральные функции неформально.
Надо отдавать себе отчет в том, что и существующая
власть рухнет, а сама возможность организованной жизни
общества исчезнет, при первой же попытке ликвидировать
оперов и их агентов. Впервые я это по-настоящему почувствовал
в 1991 году, когда в качестве руководителя группы экспертов
и депутатов тогдашнего Верховного Совета оказался в
красноярской шестерке, где когда-то провел два с половиной
года, в качестве заключенного. Одна из поставленных
перед нами задач была задача содействовать разрешению
конфликта между восставшими заключенными и администрацией.
В начале сентября там произошел стихийный бунт, который
положил начало массовым волнениям заключенных практически
во всех регионах России. Это было непосредственным результатом
“гласности”. Информацию о бунте напечатали сразу в нескольких
центральных газетах, и большинство российских заключенных
решило поддержать своих красноярских собратьев. Правда,
по большей части выступления заключенных носили мирный
характер: объявлялась забастовка или голодовка в поддержку
требований красноярских заключенных о смягчении условий
содержания. К слову сказать, большинство этих требований
поддерживалось сотрудниками ИТУ и в 1992 году вошли
в Закон о внесении изменений в Исправительно-трудовой
кодекс РСФСР.
В первый же день красноярского бунта заключенные вытеснили
с территории колонии администрацию, а вместе с ними
и оперов. Потом были выброшены через забор члены блатной
группировки, которая контролировалась оперчастью и потому
занимала лидирующее положение среди других группировок.
Опера не сразу смогли связаться со своими агентами и
должностные лица самого высокого ранга пребывали в полной
растерянности, они не знали (в том и не было у них раньше
надобности) технологий решения подобных конфликтов мирным
путем без оперативных служб.
За долгое время сосуществования государственные чиновники
и народные таланты, нашли немало особых форм сотрудничества.
И они, к сожалению, гораздо чаще и проще находят между
собой общий язык, чем те, кто ратует за внедрение в
нашу жизнь правовых норм, находят его и с госструктурами
и с народом.
И отсюда же возникают странные, на первый взгляд, сюжеты.
Например, к какому-нибудь важному сановнику обращаются
с просьбой по конкретному человеку, – ну, например,
посодействовать его освобождению из мест лишения свободы
раньше срока. Сановник же отвечает: надо подумать. А
через некоторое время он вам звонит и говорит: не за
того просишь! Что, этот важный сановник действительно
думал? взвешивал за и против? всеми силами старался
не совершить ошибки? Нет, он всего лишь ждал получения
оперативной информации. Кстати, подобные картинки мне
приходилось наблюдать и в случае, когда с подобными
просьбами обращались к самым ревностным демократам и
правозащитникам, которые хорошо знают, что такое презумпция
невиновности. Не то, чтобы они сами непосредственно
обращались к операм, нет, они просто давали соответствующее
поручение чиновнику из аппарата, тот же действовал по
давно отработанной схеме. А ведь и в самом деле, оперативные
службы, как никакие другие, владеют богатейшей информацией
по людям. Другое дело, что информация, которую они выдают,
скорректирована с учетом интересов корпорации или вышестоящих
госструктур.
5.
Описанная выше модель является идеальной. В жизни,
тем более в теперешней жизни, где все продается и покупается,
описываемые сюжеты выглядят более жутко, а используемые
для решения различных задач дешевые оперские технологии,
оплачиваются довольно страшной для общества ценой.
Следователь, привыкший раскручивать преступления с
помощью оперативной информации и камерных разработок,
может оказаться жертвой недобросовестного (или подкупленного)
опера или агента. Он ведь сходу отметает почти все возможные
версии, не собирает, не изучает “посторонние” улики
и следы преступления, доказательная база выстраивается
им под оперативную информацию. За решеткой оказываются
безвинные люди, а настоящие преступники остаются на
свободе.
Оперские технологии сейчас частенько используются для
повышения раскрываемости преступлений, фабрикации дел,
сокрытия незаконных методов проведения следствия и преступлений
самой милиции. Приведу отрывок из письма, полученного
мною в 98-м году и связанного с делом человека, которого
мы защищали.
“За это мне дали 200 тысяч”
Я неоднократно судим, в 1989 году признан особо опасным
рецидивистом, освободился в 1993 из противотуберкулезной
больницы. Жил себе потихоньку вдвоем с матерью-пенсионеркой.
В 1995 году за хищение цветного металла меня посадили
в ИВС, где начальник РУОП майор Кр-ких провел со мной
“работу”: угрозами и шантажом вынудил дать ему подписку
о сотрудничестве в качестве его агента. Меня сажали
в ИВС к подозреваемым (думаю, не надо объяснять для
чего), за это платили деньги. Я сидел со многими людьми,
был свидетелем фабрикации дел, по поводу чего неоднократно
ругался с Кр-ких.
О моей работе на Кр-ких в качестве агента знали: начальник
криминальной милиции подполковник Г-кий и начальник
УГРО майор С-ко. Они тоже пользовались моими услугами.
19 января 1996 года меня вызвал к себе оперуполномоченный
УГРО Р-ков и угрозами попытался взвалить на меня дело
о разбойном нападении на сторожей гаража, которое произошло
10 декабря 1995 года. Когда я отказался, то Р-ков отвел
меня к Кр-ких, который уговорил взять на себя это дело
– ведь он был моим курирующим офицером. Кр-ких обещал,
что до суда дело не дойдет, а завести его на меня нужно
для того, чтобы без подозрений сажать меня в камеры
к задержанным. Я согласился, т.к. верил Кр-ких. В ИВС
я просидел 6 суток, и 25 января 1996 года меня отпустили
под подписку о невыезде. С этого дня и до 1 декабря
1997 года (т.е. до моего ареста) дело по разбойному
нападению практически не велось.
В конце июля 1996 года меня сажают в камеру к Александру
В-ко, которого подозревали в покушении на убийство начальника
криминальной милиции подполковника Г-го. В течении трех
дней, что я с ним сидел, его каждый день утром уводили
на допрос, а заводили в камеру только вечером, грязного,
мокрого, избитого. По словам В-ко его вывозили в лес
люди в масках и камуфляже, на рукавах которых был шеврон
“СОБР”. В лесу его били руками и ногами, топили в реке,
ломали пальцы и требовали от него признания. В-ко показывал
мне и сокамерникам руки, которые были все в ожогах –
его пытали током. В камере Александр плакал, но не хотел
оговаривать себя. В день моего выхода с ИВС меня вызвал
к себе Кр-ких, в его кабинете присутствовали Г-кий и
работник областного РУОП К-ков. Узнав от меня, что В-ко
ни в чем не сознается и, по моему мнению, не виноват,
они стали сокрушаться и советоваться, что с ним делать:
отпускать нельзя – ведь он может подать на них в суд.
Тогда они все вместе (т.е. Кр-ких, Г-кий и К-ков) заставили
меня написать на В-ко компрометирующую бумагу, чтобы
в дальнейшем ссылаться на данные агента, т.е. на меня.
В бумаге была изложена версия примерно такого содержания:
В-ко был должен бизнесмену Кар-ну 10 миллионов рублей,
и в счет погашения долга Кар-н приказал ему убить Г-кого,
который совал нос не в свои дела.
Все это они заставили меня пересказать в присутствии
нач. управления ФСБ по имени Миша. За это мне дали 200
тысяч рублей.
После выхода из ИВС я сразу же поставил в известность
жену В-ко о том, что ее мужа убивают, и чтобы она что-то
делала. Забыл сказать: с меня взяли подписку, что я
буду молчать о том, что было с В-ко. Жена В-ко стала
обращаться с жалобами в разные инстанции, но только
после письма, отправленного Вам, возбудили уголовное
дело по факту истязаний и пыток В-ко. 27 ноября в наш
город приехал следователь областной прокуратуры и снимал
с меня показания по поводу пыток В-ко. Но перед этим
со мной имел беседу нач. РУОП К-ков, который научил
меня, что сказать следователю. Я выгородил милицию,
и за это мне дали 50 тысяч рублей.
В тот же день я позвонил Кр-ких и сказал ему, что поеду
в Москву и все расскажу в Генпрокуратуре. Сразу после
этого меня арестовали. И вот теперь я сижу по сфабрикованному
делу. Мне заткнули язык. По моему делу не было проведено
ни опознания, ни очной ставки, ни следственного эксперимента,
чтобы проверить показания потерпевших. Потерпевшие путаются
в своих показаниях, неправильно меня описывают. В деле
путаница, вели его 8 следователей.
Я прошу Вас, Валерий Федорович – помогите. Мне больше
не к кому обратиться за помощью, помогите остановить
беспредел и беззаконие в нашем городе. Я очень надеюсь
на Вас, да и не только я.
До свидания. Николай Г. 25.07.98 г.
* * *
Не забудем и про то, что агенты по-существу провоцируются
своими шефами на преступления, причем значительная часть
этих преступлений остается “нераскрытой”. По некоторым
оценкам, организованные преступные группировки все чаще
используют агентов для того, чтобы уходить от ответственности
за совершенные преступления, или для того чтобы посадить
того или иного опера “на крючок”. Известны случаи, когда
и сами опера ищут контакты с такими группировками и
становятся крышей, а иногда и главарями банд. Бороться
с такими бандами практически невозможно, они ведь постоянно
получают оперативную информацию и легко уходят от всякого
рода облав и засад.
Чрезвычайная секретность всех документов, связанная
с деятельностью агентов и оперов, порождает у них чувство
безответственности и безнаказанности, что также провоцирует
их на использование оперских технологий в личных целях
и в целях корпорации.
6.
Отдельная тема, которая заслуживает особого рассмотрения
– социокультурные последствия использования оперских
технологий в пенитенциарных учреждений. Отметим только,
что с точки зрения важнейших социально-значимых целей
(таких, например, как физическое и нравственное здоровье
общества, авторитет институтов власти, компенсация последствий,
связанных с преступлением и наказанием и т.п.) они играют
негативную роль, приводят либо к разрушению, разложению
личности, либо к формированию ярко выраженных негативных
установок по отношению не только к уголовно-исполнительной
системе, но и к институтам власти в целом. Администрация
этих учреждений не только утратила моральное влияние
на заключенных, но и переживает, начиная с 70-х – 80-х
годов, разрушительный процесс деиделогизации, разидентификации,
т.е. сотрудниками тюрем и лагерей потеряна вера в то,
что они совершают нужное и полезное дело, за которое
человек может уважать себя сам и требовать уважения
со стороны окружающих.
Приведу еще один фрагмент из уже цитируемого выше документа.
Из дневниковых записей агента оперативной службы А.К.
Фрагмент второй.
Я и К-р угодили в ШИЗО. Каждому дали по 45 суток с
переводом в ПКТ на 6 месяцев. Но от ПКТ, по всей видимости,
мы ушли, заключив сделку с оперчастью. А теперь о сделке.
В ПКТ, в 11-й камере сидел Виктор С-н, который стоит
поперек горла у оперативников тем, что постоянно пишет
жалобы на них. Пишет во все инстанции о том, что оперчасть
через своих людей торгует в зоне чаем и анашой. Два
раза с "управы" приезжали с проверкой, но
как обычно, факты не подтвердились. Но находясь за эту
писанину в ПКТ, он умудряется отсылать их и отсюда.
А рано или поздно мало ли что может случиться...
Вот такую ситуацию нам с К-ром объяснили начальник
оперчасти майор Маслюк, старший оперработник старший
лейтенант Рыков и оперработник лейтенант Колотуша. С
С-ным нам разрешалось делать все, что угодно, кроме
убийства, лишь бы только он замолчал. Дежурившие на
коридоре прапорщики Ваня Чабан и Зверек будут предупреждены
и к камере не подойдут всю ночь. В обмен на такую услугу,
нам пообещали убрать наказание, связанное с ПКТ.
Вечером, придя с рабочей в жилую камеру, мы застали
там Витю С-на, посаженного в ШИЗО с ПКТ по какой-то
солдатской причине. Ночью я его избил, а К-р изнасиловал.
Затем мы сказали ему, что все случившееся останется
между нами, если он выполнит условия тех, кто вызовет
его утром. Деваться ему просто было некуда, т.к. в обратном
случае, свой беспредел мы могли объяснить любой придуманной
причиной. Объяснений мы особо и не боялись, т.к. блатнее
нас в этой сучьей зоне никого не было. Он согласился.
Утром его вызвали в оперчасть, и о том, что они договорились,
говорит то, что оттуда его положили в сан. часть, так
как я немного перестарался.
Дней через пять они нас вызвали и мы под диктовку написали
объяснения, о том, что С-н ударялся головой о стену,
чтобы избежать наказания. Объяснения пришлось давать
потому, что С-на пришлось отправить на областную больницу.
Затем нам дали чаю и анаши и примерно час мы все смеялись
над тем, что они рассказали. Оказывается, об этом узнал
зам. по РОР Водолеев, который, довольно улыбаясь, великодушно
их пожурил: "Поколотили – это по делу, а вот анус
не надо было трогать."
Я отсидел 30 суток, и меня освободила санчасть, а К-ру
еще 15 суток осталось.
* * *
Не будет преувеличением сказать, что на оперативных
службах и используемых ими технологиях построена вся
наша жизнь, они прочно вошли в нашу жизнь, потому мы
и не обращаем на них внимания. И если говорить о существующем
в нашей стране поле коммуникации или о создании нового
поля, к чему с таким жаром призывают многие наши социологи,
то надо прежде всего осознать, что в его создании далеко
не последнюю роль играют опер и агент и, наверное, мы
еще не скоро достигнем положения, при котором это их
своеобразное, специфическое участие в общественной жизни
можно будет свести к минимуму. К тому минимуму, который
занимают подобные структуры в других странах. Да, и
там спецслужбы не обходятся без агентов, но пределы
их деятельности ограничены лишь серьезными преступлениями,
они не занимаются борьбой с уличной и бытовой преступностью,
не решают задач управления теми или иными социальными
объектами. Место, которое заняли оперативные службы
в жизни нашего общества и государства за годы советской
власти, масштабы их деятельности, возложенные на них
фактически задачи – все это сейчас, когда прежние способы
контроля за ними утрачены, может привести к опасным
для нашей страны, непредсказуемым последствиям.
Но надо помнить: просто ликвидировать их мы не сможем:
это в самом деле чревато катастрофическим последствиями.
Мы можем только постепенно, используя опять же культурные
технологии встроить их в некие более безопасные для
государства и общества структуры и сюжеты.
|
