Науки современного уголовного права не существует?
Лекция Пашина
C.А., подготовленная для прочтения в ЮИ МВД г. Нижний
Новгород в период проведения передвижной выставки
"Человек и тюрьма"
"Английский писатель Оскар Уальд несколько
своих лучших произведений написал в тюрьме. Он был осужден
за гомосексуализм, и в заключении написал, в частности,
две очень интересные вещи: “Баллада Регингтонской тюрьмы”
в стихах и “Из глубин” (“De profundis”) в прозе.
Он говорил, что человек, способный на убийство,
рано или поздно похитит чужую вещь и в конце концов
докатится до того, что перепутает вилку и нож на званом
приеме. Вот такую интересную градацию провел знаменитый
писатель: от убийства до нарушения правил этикета.
У меня тема - “Спорные вопросы”. Я использую
прием Уальда и сделаю сейчас заявление не то что спорное,
но совершенно возмутительное: науки современного
уголовного права в смысле науки не существует.
Уголовное право, как оно есть, занимается,
по сути, поддержанием целостности и логичности уголовного
кодекса, чтобы он не развалился. Это наука скорее в
смысле техники. Поэтому диссертации, которые защищаются
по уголовному кодексу, обычно защищаются по новеллам.
Вот, ввели, скажем, освобождение от уголовной
ответственности за нормальный производственно-хозяйственный
риск. На эту тему пишется диссертация. Ввели ответственность
за компьютерные преступления - пишется диссертация по
этому поводу.
Кроме того, - научная основа квалификации
преступлений. В деталях излагается, как, в каких случаях,
очень индивидуальных и очень сложных, применять ту или
иную статью, как квалифицировать то или иное деяние.
В науке уголовного права, как оно есть у
нас, вы не найдете ответа на вопрос, что такое преступление
и почему оно должно быть наказано. Кроме рассуждений
про общественную опасность, пожалуй. А что такое наказание?
И зачем оно налагается? И как можно определить его адекватность
содеянному?
Когда сочинялся нынешний уголовный кодекс,
который действует с 97-го года, то главным вопросом,
который обсуждался в рабочей группе, был вопрос о том,
какое определение давать преступлению: материальное,
т.е. с упоминанием общественной опасности, или формальное?
Не менее важным было решить, вводить ли жесткую зависимость
между санкциями и смягчающими обстоятельствами. Как
известно, новый уголовный кодекс предполагает, в случае
деятельного раскаяния, назначение наказания в определенных
пределах, т.е. нельзя назначить в этом случае максимальное
наказание.
Был такой философ, Кьеркегор. Он сказал в
свое время, что дьявол поселился в типографской краске.
И это правильно, в том смысле, что решить вопрос преступления
и наказания, не квалификации преступления, а именно
соотношения преступления и наказания, весьма и весьма
нелегко..."
Что такое преступление? Почему за
него надо наказывать?
В зависимости от ответа на этот вопрос мы
являемся либо осознанными, либо бессмысленными орудиями
уголовной политики. А уголовная политика - это много
чего еще. Например, это - состояние экономики, это -
состояние морального климата общества и т.д. Со всем
этим полезно разобраться отчасти из научного интереса,
отчасти - из практического.
Люди, которые проводят неделю узника, полагают,
что современная уголовная политика есть разновидность
геноцида. И криминализация деяний, и наказание, которое
налагается, - это самоубийственная и непозволительная
вещь.
Давайте попробуем разобраться все-таки в
чисто понятийных вещах, поскольку мы юристы, и нам надо
решать эти вопросы. Позволю себе сделать еще одно возмутительное
заявление.
На самом деле наука советского уголовного
права, которое существует и сейчас, не справляется даже
с задачей поддержания целостности и логичности уголовного
права, о чем было сказано выше.
Давайте разберем простейший пример. Состав
преступления. Что это такое? - Объект, субъект, объективная
сторона, субъективная сторона. Если нет какого-нибудь
элемента состава преступления, есть ли преступление?
Вместе с программистами я в свое время разработал электронную
программу под названием “Система предания обвиняемого
суду”. Она была реализована на старых машинах СМ-1420,
объемом с несколько шкафов. Потом эта программа была
перенесена на персональные компьютеры.
Программа задавала судье вопросы о деле,
которое к нему поступило, он вводил соответствующие
данные: статья, фамилия, другие параметры. И система
выдавала ему “диагноз” и рекомендацию, что делать с
этим делом: направить на доследование или пропустить
дальше и т.д. В том числе программа предусматривала
и решение, типа: “Дело надо прекратить”.
И вот здесь машина никак не могла понять,
почему уголовные дела в отношении лиц в возрасте, скажем,
13 лет прекращаются по пункту 5, а не по пункту 2 статьи
5 УПК? Ведь состава преступления в их действиях нет!
Нет субъекта! И тем не менее: состава преступления нет,
но применяется совершенно другой пункт. То же касается
и дел невменяемых.
В какой-нибудь “дикой” Франции, если присяжные
говорят, что человек не соображал что делал в момент
совершения преступления, не мог руководить своими действиями,
был невменяемым, это - конец. Его оправдывают. У нас
не так.
Вы можете посмотреть пункт 11 статьи 5. Там
говорится о том, что священник, если он отказывается
сообщить следователю сведения, полученные от прихожанин
на исповеди, освобождается от ответственности по специальному
пункту. Иначе говоря, он не подлежит наказанию, но подпадает
под соответствующую статью УК.
В нашем законодательном корпусе можно найти
вообще забавные вещи. Вот, например, статья 49 Конституции,
которая говорит, что никто не может быть признан виновным
в совершении преступления и т.д., иначе как по приговору
суда. Однако, открыв кодексы, уголовно-процессуальный
или уголовный, вы увидите, что, оказывается, дела, прекращаются
в отношении лиц, совершивших преступление.
И освобождаются от уголовной ответственности лица, совершившие
преступление, хотя они не были признаны преступниками
по приговору суда.
Все эти юридические “нестыковки” благополучно
живут и действуют в нашей жизни благодаря современному
юридическому образованию, еще не вышедшему на уровень
однозначного и полноценного решения этих проблем. Оно
набивает голову будущих юристов бесконечными сведениями,
плоскими мыслями, которые очень удобно укладываются
в голове. Они спрессовываются, и в итоге получается
такой пластилиновый комок: здесь помню, здесь не помню.
Когда надо, я знаю, что состав преступления - это объект-субъект,
4 признака, 3 источника и 3 составные части. А с другой
стороны, я знаю, что ежели речь идет о несовершеннолетнем,
то дело прекращается по пункту 5, а не по пункту 2.
Получается: здесь помню, здесь не помню,
здесь делаю, здесь не делаю. Подобного рода путаница
довольно характерна для нашей юридической и судебной
практики.
Теперь я намерен сделать третье и четвертое
заявление, после чего, я полагаю, желающие зададут вопросы
и выразят всю меру своего возмущения. Так вот, мое третье
заявление состоит в следующем: утверждение, что человек,
который сделал нечто, является преступником уже в момент
этого деяния, что его деяние можно квалифицировать по
той или иной статье закона уже в этот момент и потом
либо освободить его от уголовной ответственности, либо
наказать, критики не выдерживает.
Преступника делают юристы
Никакого уголовно-правового отношения
между человеком, совершившем нечто, и государством не
завязывается. Более того. И в этом суть моего
третьего безобразного заявления.
Оно состоит в том, что преступника
делают юристы. Или, если угодно, квалификация
деяния со стороны юристов и определяет его преступность.
Чтобы это было более понято, я позволю себе привести
совершенно простой пример. Вот, скажем, Чечня, ее к
ночи будь помянута. На территории Чечни действуют два
кодекса: с одной стороны это - российский уголовный
кодекс, а с другой стороны - шариатский кодекс Чеченской
республики Ичкерия, который начинается, как и положено,
- “во имя аллаха, милостливого и милосердного”.
С точки зрения этого кодекса прелюбодеяние
является очень тяжким преступлением, которое наказывается
побиением камнями, т.е. смертной казнью, а в некоторых
случаях - 100 ударами палок.
А с точки зрения российского кодекса это
деяние не преступное. Если российский солдат переспит
с чеченкой по добровольному согласию, он преступник
или не преступник? Получается, что вопрос о том, преступник
ли он, определяется вовсе не самим деянием, а, в сущности,
тем, кто захватит этого человека для разбирательства,
т.е. под чью юрисдикцию он попадет.
Это значит, что деяние становится преступлением,
если найдутся люди, которые дадут ему соответствующую
квалификацию по соответствующему уголовному кодексу.
Известный криминолог Нильс Кристи приводил
достаточно простой и понятный пример: мальчик залез
в карман своего родителя и взял оттуда деньги. Взял
и потратил на что угодно, не важно, на что, на кино,
на мороженое, на новую компьютерную игру, на цветы для
девочки. Так вот, что он совершил? - Кражу. Конечно,
кражу. И если он украл 100 или больше рублей, она не
может быть признана малозначительной. Но с точки зрения
родителя, это будет детская шалость. Возможно, он своему
отпрыску даст подзатыльник.
Если же передать это дело на рассмотрение
правоохранительных органов, то да, это преступление.
И можно прощаться родителю со своим сыном. Там с ним
будут разбираться, поставят на учет, искорежат жизнь,
все сделают, как положено по закону.
Из этого можно сделать просто вывод, тот,
к которому уже давно пришел Гегель. Он пришел к выводу,
что непознанная реальность не существует. И в этом смысле
безразлично, что сделал человек, важно - будет ли это
познано, как это будет познано и как квалифицировано.
Можно квалифицировать как преступление. Можно этого
не делать.
Теперь я перейду к пятому заявлению. Заявление
будет иметь, помимо теоретического, весьма практическое
значение. Госпожа Краскина в городе Иванове приняла
домой к себе своего бывшего сожителя, который вернулся
из колонии. Сожитель, понятное дело, не работал, потому
как на ткацкую фабрику ему мужская гордость не позволяла
идти, да и лень было. Главным образом он жил на деньги
госпожи Краскиной, естественно, бил ее, устраивал дебоши,
а она, как истинная русская женщина, терпела, терпела
и терпела. Но в конце концов терпение ее лопнуло, и
она нанесла ему несколько ножевых ударов, от одного
из которых господин этот, не помню его фамилии, скончался.
Госпожа Краскина предстала перед судом присяжных.
На рассмотрение суда присяжных было поставлено три вопроса.
Первый: действительно ли господин такой-то скончался
от ножевого удара тогда-то вследствие томпонады сердца
и т.д.? Ответ был: да, доказано. Второй вопрос стоял
так: доказано ли, что эти смертельные ножевые ранения
причинила ему госпожу Краскина? Присяжные ответили:
да, доказано. Третий вопрос: виновна ли госпожа Краскина
в том, что нанесла два ножевых ранения, от чего такой-то
господин скончался в результате томпонады сердца? И
ответ был: нет, не виновна.
Госпожу Краскину с почетом освободили в зале
суда из-под стражи. После оправдательного вердикта присяжных
судья провозгласила оправдательный приговор.
Дело вознеслось в Верховный суд Российской
Федерации, и там признали, что в вердикте присяжных
нет противоречия. Да, деяние доказано. Нарушение закона
доказано. Но она не виновна, потому что с точки зрения
присяжных заседателей вина и виновность - это разные
вещи.
Вина, как умысел или неосторожность, в рамках
уголовного права, и виновность, как процессуальное понятие,
т.е. способность представителей общества и судей упрекнуть
человека за то, что сделал с умыслом или по неосторожности,
- это разные вещи.
Преступление не равно нарушению уголовного
закона
Из этого, между прочим, следует пятое утверждение.
Оно таково: преступление не равно нарушению
уголовного закона. Нарушение уголовного закона
не обязательно образует преступление. Преступление не
есть точечное понятие. Вот ты нечто совершил, к тебе
примерили закон, вот ты и преступник. - Ничего подобного
с точки зрения российских присяжных заседателей, а это
вполне узаконенная форма правосудия. Институт присяжных
действует на гигантской территории нашего земного шара.
Достаточно вспомнить Канаду и Австралию.
Так вот, с точки зрения присяжных преступление
не есть точечное понятие. Более того, преступность деяния
определяется не на момент его совершения, а на момент
его квалификации. Иными словами, деяние, являющееся
преступным сегодня, послезавтра таковым может перестать
быть.
И к тому моменту, когда человек уже отсидит
год-полтора в следственном изоляторе и предстанет пред
светлые очи судьи, судья уже думают: “Ну, и хватит.
Невиновен. Иди. Все”.
Действует, конечно, и чисто человеческое
измерение. Да, преступление, да, деяние, которое вменяется
человеку в вину, оно вызывает гнев и ужас потерпевшего.
Но, с другой стороны, сам потерпевший говорит: “Ну что,
мужики, подрались. Да. Он мне вломил, ножом пырнул.
Так и я мог бы, я уже и табуреткой замахнулся, хотел
ему по голове. Ладно, отпустите его, сват он мне”.
С точки зрения присяжных человеческое измерение
играет очень важную роль. Судьи понимают, что человек,
который нечто совершил, и человек, который предстал
перед судом, - это уже разные люди. И в какой мере можно
считать его преступником, давать ему этот ярлык, в какой
мере надо наказывать этого нового человека, есть предмет
специального рассмотрения.
И, наконец, есть у нас такая странная концепция
неотвратимости ответственности, как будто общество располагает
неограниченными ресурсами. В понятии преступления обычно
выделяется еще его чисто финансовая сторона. В 70-е
годы, например, швейцарские судьи отказывались рассматривать
дела о шоплифтен, то есть, о кражах в магазинах, потому
что удовольствие наказать вора, преступника обходилось
государству примерно в 1,5 тысячи крон, а сами кражи
составляли суммы в 10-50 крон. С точки зрения строгого
суда это было бессмысленно.
Тем не менее, этот принцип успешно применяется.
И не только в Швейцарии. Правила и инструкции для Королевской
службы обвинения в Британии предписывают прокурорам,
вынося дела в суд, решать вопрос о том, рентабельно
ли это. Американские полицейские связаны бюджетом, поэтому
вопрос о том, продолжать ли расследование, признавать
ли человека преступником и наказывать ли его, зависит
еще от возможности данной службы. Скажем, если экспертиза
стоит слишком дорого, она не проводится. Если они исчерпали
свой лимит, то они прекращают делать из людей преступников.
Имея в виду подобного рода вещи, мы можем
сделать вывод о том, что преступление и трактовка преступления
в современном уголовном праве - это странная трактовка,
которая на самом деле не имеет реальной подоплеки, как,
впрочем, и идея неотвратимости ответственности, и идея
общественной опасности, которая, по-видимому, никогда
не выявлялась ни законодателем, ни правоприменителем.
Когда депутаты голосуют за ту или иную норму уголовного
права, вопрос о том, в какой мере это деяние действительно
общественно опасно, не исследуется.
Существует масса примеров того, как законодатель
криминализировал деяния, которых вообще в природе не
существует, или которые, более того, являются общественно-полезными.
Это наглядно видно на примере криминализации спекуляции,
когда политика диктует условия экономике, политика диктует
нормы уголовному праву. На самом же деле, без спекуляции,
без теневой экономики и т.д. строй экономических отношения
социализма рухнул бы гораздо раньше.
Из этого, между прочим, вытекает еще одна
странная вещь. Если преступников создают юристы или
правовая система, то чем они при этом руководствуются?
- Я не стану детально разбирать, чем они при этом руководствуются.
Но если преступление - это деяние, которое совершено
и тем самым уже является преступлением, независимо от
того, знает об этом кто-то или не знает, признан человек
преступником или нет, то, я думаю, этот зал надо сразу
же оградить колючей проволокой, потому что каждый из
нас когда-нибудь совершил какое-либо преступление в
изложенном выше смысле: оскорбление, клевету, нанесение
побоев...
Мудрые законодатели исправили мой проект
по компьютерным преступлениям. Теперь, если вы списали
у подруги компьютерную программу, перенесли на свой
компьютер и играете, то вы - преступник, и вам грозит
лишение свободы на срок до 5 лет.
Кто-нибудь марихуану покурил, перевез ее,
не дай Бог, в трамвае пару остановок, кто-то патроны
имел у себя дома или поджог соорудил в детстве. Все
это - преступники. Брать надо всех. Существует масса
деяний, якобы преступных, которые совершаются повсеместно,
на каждом шагу и при попустительстве властей.
Я не говорю уже про деревню. Зарплату давно
не платят, народ тянет комбикорма с ферм, что, конечно
же, является кражей, а то и грабежом, потому что открыто
ведь тянет. Самогон варит, еще что-то делает. А вот
городской пример. Я, должен вам сказать, читаю лекции
прокурорам в институте повышения квалификации руководящих
кадров генеральной прокуратуры. Так вот, прокуроры размахивают
принципом неотвратимости, как флагом. Я им говорю: “Хорошо.
Вот давайте выйдем из вашего института повышения квалификации.
Возле института мужики кладут асфальт. Вы - прокуроры,
вы же отвечаете и за трудовое законодательство и все
такое прочее. Подойдите к ним и спросите, где лежит
трудовая книжка мужика, который сейчас орудует лопатой.
И ответ будет такой: дома. А чего ты тут работаешь?
Без легального оформления, потому что если его легально
оформить, то хозяин разорится. Можно, значит, сделать
все по закону. И этого хозяина посадить за уклонение
от уплаты налогов. Но мужики останутся голодными, а
на улице будет яма. Зато будет все по закону”.
Также известно, что люди свободных профессий
100%-тно уклоняются от уплаты налогов. Возьмем, хотя
бы, адвокатуру. Известно, что то, что показывается в
кассе, и то, что реально получает адвокат, суть разные
суммы. И ничего вы с этим не поделаете. Вы, конечно,
можете заставить все доходы показывать в кассе, но тогда
и дела уголовные остановятся, никто работать не будет,
если государству отдавать от 60 до 80 процентов. Никто
работать не будет.
Много чего еще в этом же духе можно привести
в качестве примеров. Да, а есть роды преступной деятельности,
вроде спекуляции и частно-предпринимательской деятельности,
которые поощряются только потому, что без них рухнет
официальная система. Другое дело, что благодаря тому,
что преступниками в этом случае являются все, у правоохранительных
органов создается возможность в нужный момент подобрать
нужное количество преступников и продемонстрировать
статистику, как это делалось в те высококультурные,
высоконравственные и славные времена, когда нравственность
была высока, а презервативов не было.
Совершенно типичной была ситуация, когда
милицейского следователя вызывают и говорят ему, что
он плохо работает, мало дел раскрывает. Поэтому звездочка
его легко может слететь с погон. Он говорит: “Все понятно”.
Идет в женскую консультацию, смотрит картотеку, берет
нужное количество имен и возбуждает уголовные дела о
незаконном аборте. Самоаборт, как известно, был наказуем
по предыдущему уголовному кодексу. Все очень хорошо,
и все довольны. 20-25 штук таких дел помещаются под
мышкой. Следователь рапортует, что все сделано как положено.
Вот сколько преступников поймал.
Применительно к современной ситуации в России
можно привести такой пример. Допустим, человек забыл
вовремя перерегистрировать свой газовый пистолет или
другое оружие. Таких случаев – тьма. Возбуждается против
него дело за незаконное хранение оружия. Совершенно
безотказно.
Или, скажем, ситуация с наркотиками. В 98-м
году количество людей, привлеченное за незаконный оборот
наркотиков, составило 108 тыс. человек, и по сравнению
с предыдущим годом выросло на 52,3%, т.е. в 1,5 раза
больше, чем в предыдущем году. Главным образом речь
идет не о тех, кто травит людей, а о тех, кто травится.
Бедняга наркоман купил, к примеру, порцию зелья, сел
в автобус, перевез, и вот он уже злодей, хотя и без
цели сбыта. Кроме того, играет определенную роль и заключение
постоянного комитета по борьбе с наркотиками, заключение,
которое не имеет никакой юридической силы, но, тем не
менее, широко применяется. А в этом заключении разъяснено,
что поскольку химикаты стали крепче, то в некоторых
случаях чуть ли не с нуля начинается “крупный размер”.
И получается: законодатель вроде декриминализирует,
а постоянный комитет, наоборот, криминализировал ситуацию.
На этих людях можно очень хорошо делать статистику.
Это одна из причин, по которой в России так
много преступников и количество которых все время растет
и растет. Видимо, речь идет о некоем ведомственном интересе.
Хотя есть и другие соображения, которые позволяют поступать
так.
Преступление - дело рукотворное
Вывод из всего этого такой: количество
преступлений, которое нас захлестнуло, и вообще само
преступление, это дело рукотворное. И лучший
способ доказать существование неопознанных летающих
объектов - это создать отдел по борьбе с преступлениями
инопланетян.
Это не шутка, потому что, когда надо было
найти врагов народа, их находили именно так: создавали
службу по борьбе с врагами народа. Служба работала великолепно.
Ну, а в древности, когда надо было с ведьмами бороться,
то создавали инквизицию. Инквизиторы без работы не сидели,
уверяю вас. Работали в поте лица своего и весьма правовым
образом. Тоже боролись за соблюдение прав человека,
потому что пытки были узаконены и очень подробно и детально
регламентировались.
Почему заключение Постоянного комитета по
борьбе с наркотиками не имеет юридической силы? – Да
потому, что все нормативные акты, которые касаются граждан,
должны быть официально зарегистрированы. Но дело даже
не в этом. Дело в том, что нет ни одного закона, в том
числе и уголовного кодекса, который бы ссылался на заключение
этого самого комитета. Более того, когда наши судьи
утверждают, что это вот - “крупный размер”, потому что
постоянный комитет сделал такое заключение, они путают
бланкетную норму и оценочную норму.
Если норма выводится по принципу нарушения
правил, то предполагается, что есть правила, которые
издаются, регистрируются и на них суд может ссылаться.
Но нормы, касающиеся наркотиков - не бланкетные. Там
говорится о “крупном размере”, но говорится о нарушении
правил оборота наркотиков. В этом смысле заключение
постоянного комитета никакой обязательной силы не имеет.
Это такая контора, даже не государственная, а пригосударственная,
которая, конечно, может высказывать свою точку зрения,
и международные эксперты могут высказывать свою точку
зрения, и любой избиратель может высказать свою точку
зрения, тем более, медики могут говорить о вредоностности
наркотика, но это не дает им никакого права квалифицировать
уголовные деятия. Это не их компетенция.
Надо ли нам это ради профилактики?
Теперь насчет уголовной политики, наказания
и всего прочего. Я не учитель нравственности и не пропагандист,
я не депутат и не кандидат в депутаты. Я свою точку
зрения никому не навязываю. Но я со всей ответственностью
могу заявить: официальные цели назначения наказаний
и цели, которые преследуются реально, не совпадают.
И рассуждения о профилактической роли уголовного наказания
– это не более, чем голый миф.
Наказывать человека для устрашения или перевоспитания,
когда все равно берут не всех, а выборочно, причем,
исходя не из профилактических, а из чисто ведомственных
соображений, да еще когда тюрьма является школой преступности,
- довольно странно.
Более того. Даже если человек, вышедший из
заключения, не совершит нового преступления, то вероятнее
всего он выйдет оттуда с часоткой, с туберкулезом, с
язвой желудка, с большим неуважением к правоохранительным
органам и принесет в наше общество все те прелести,
которым он там научился. Получается, что каждый четвертый
взрослый мужик в России - это преступник, поскольку
он отбыл наказание в виде лишения свободы.
Надо нам это ради профилактики? Действительно
ли это профилактика? Я очень сомневаюсь. В свое время
меня пригласили в московский областной суд, я тогда
был аспирантом, прочитать лекцию про сложные психологические
вопросы, про малые группы, про то, какой судебный состав
лучше.
Я добросовестно все это читал, рассказывал,
как принимаются групповые решения, а потом встает один
почтенный судья, говорит: “Так Вы к чему клоните? Уж
не к суду ли присяжных?” Я говорю: “Ну, да, к суду присяжных”.
А он говорит: “Да, это дело, конечно, хорошее. Мы вот
тут судим, судим и судим. Целый день судим. Так вот,
скоро несудимым, видимо, будут выдавать медаль с надписью
“не судимый””.
Все мы, конечно, понимаем, что по мере уменьшения
количества людей, которые сидят в заключении, в РОУДе
должно уменьшаться количество милиции, уменьшаться его
бюджет, РОУД лишается дополнительных источников дохода,
вроде угощения зэков водкой, теофедрином и т.д. Более
того, раз вы сократили колонию, вам надо разобраться
с поселком, который существует возле этой колонии, где
живут вольняшки, где живут дети и жены сотрудников этой
колонии. И это тоже требует затрат. Но если мы уж начали
говорить о профилактике, об общественных принципах и
светлых идеях, то надо решать и эти вопросы. Как решать?
- А это уже вопрос не правовой, а политический: За что
мы? За какие ценности?
Теперь - о наказании, его целях и возможностях.
Если посмотреть судебную статистику, то она, к сожалению,
такова, что ее можно назвать людоедской. В 98-м году
было осуждено 1 млн. 173 тысячи человек, из них 134
тысячи несовершеннолетних. В Российской Федерации растет
криминализация общества. Максимальный прирост осужденных
дают наркотики, преступления, связанные с оборотом наркотиков.
Далее следуют кражи и корыстно-насильственные преступления.
Затем - грабежи, не связанные с насилием, просто подбежал
человек, схватил с прилавка два дезодоранта и убежал.
Его ловят, долго расследуют, пишут дело. Он три месяца
содержится в следственном изоляторе, потом его наказывают
пятью годами лишения свободы, к примеру.
За наркотики у нас - 108 тысяч, за кражи
- 491 тысяч и за корыстно-насильственные - 131 тысячи
осужденных. На фоне криков о том, что по улицам нельзя
спокойно пройти, что убивают, что берут взятки повсеместно
и т.д., следует отметить, что в текущем году за убийство
было осуждено столько же людей, сколько и в предыдущем
году.
Что касается взяток, растрат и прочего, то
количество осужденных сократилось. Всего за взятки и
растраты было осуждено 1552 человека. Хотя понятно,
что взятка распространена повсеместно. Все это прекрасно
понимают.
Кстати, примечательно, как присяжные относятся
ко взяткам и взяточникам. Вот, судят взяточника, и присяжные
его оправдывают. Причем, довольно типичная ситуация.
Масса оправдательных вердиктов по делу следователей,
по делу мелких чиновников аппарата мэра, мэрий всяких
муниципальных служб, инспекторов ГАИ. Их оправдывают
постоянно, считают, что не тех берут.
Можно привести и такую характеристику: судебная
система работает таким образом, что обвинительные приговоры
отменяются все реже, а оправдательные - все чаще. По
Российской Федерации было отменено из-за незаконного
суждения 0,05% обвинительных приговоров, а оправдательных
приговоров отменено 42,9%. Это при том, что оправдательных
приговоров в России было вынесено всего 0,36%.
К лишению свободы было осуждено 372,5 тысячи
человек, из них 36% взрослых и 26% несовершеннолетних.
Краевые суды выносят постановления о наказании в виде
лишении свободы по 90% дел.
Из всех этих цифр я бы сделал вот какой вывод:
преступники, без которых не работает огромная
армия юридического корпуса и еще масса людей, вербуются
из числа людей, которые не устроились в этой жизни вследствие
экономических потрясений.
Людей сажают ни три года, на 6 лет за кражу
буханки хлеба, за “чудовищное” хищение двух хомячков
из зоомагазина (калужское дело: мальчик двух хомячков
похитил, но “с проникновением в помещение” - отягчающее
обстоятельство) и т.п. Система юстиции сама себя загружает
и демонстрирует свою эффективность, “захлестывающий
нас вал преступности”.
Это к вопросу о преступности, о наказаниях
и его целях. При этом надо заметить, что уголовная политика
России не то, что сильно отличается от уголовной политики
царской России, но вообще сильно отличается от уголовной
политики других стран, с представителями которых мы
заседаем в Совете Европы.
В России 740 заключенных на каждые 100 000
населения. Поскольку заключенные еще и целая индустрия
- надо строить тюрьмы, надо содержать штат тех, кто
ловит, конвоирует, доставляет, обеспечивает работой,
то в общем-то не менее 5% взрослого населения нашей
страны - это либо зэки, либо те, кто имеет к ним прямое
отношение.
Вот цифры, для сравнения, о количестве заключенных
в других странах. В Австрии 85 человек на 100 000 населения,
в Англии и Уэльсе - 96 человек, в Бельгии - 64 человека,
в Германии - 72 человека, во Франции - 90 человек. Получается,
что все заключенные Франции - это примерно 57 000 человек.
У нас - больше миллиона. Практически 1,5 миллиона каждый
год в той или иной форме получают свою долю наказания
в виде лишения свободы.
К нашей уголовной политике близки только
Соединенные Штаты. Там на 100 000 населения 565 человек
заключенных. Правда, следует сказать, что Соединенные
Штаты вырабатывают “норму” по смертной казни и по заключенным
не равномерно на своей территории, а за счет отдельных
Штатов. Для Техаса, например, характерен высокий уровень
смертной казни, которая, впрочем, не всегда исполняется,
и огромное количество заключенных. А в штате Мэн, недалеко
от Бостона, показатели примерно австрийские.
Считается, что наглядно-показательная статистика
связана с количеством умышленных убийств на 100 000
населения. На самом же деле это далеко не так. Россия
не является лидером по этому показателю, но она является
лидером по количеству людей, находящихся за решеткой
за это преступление. И смысл этого парадокса на первый
взгляд непонятен. То есть, он понятен, но связан вовсе
не с высокими материями и не с профилактикой. Он связан
с совершенно другими вещами.
По сути идет выбраковывание людей, которые
просто не смогли устроиться в нашем обществе. Плюс еще
выколачивание бюджетных ассигнований под предлогом того,
что у нас вал преступности.
Коррумпированность имеет место быть
По поводу коррумпированности судейского корпуса
я бы сказал так: коррумпированность имеет место
быть. Причем, имеет очаговый характер. Это
касается и определенных регионов Москвы. Но наиболее
типичное адвокатское поведение состоит в том, чтобы
не подкупать судью, а решать вопросы со следственной
властью. Исход дела, которое приходит в суд, как правило,
предрешен. Поэтому если на этой стадии предлагают взятку,
то как правило это люди малосведующие в следственно-судебной
кухне.
Бывают, конечно, исключения. Вот, довелось
мне как-то судить не москвичей, людей приезжих, как
говорят “лиц кавсказской национальности”, за серию убийств.
Предлагали. Приговор, конечно, был обвинительный по
этому делу. Там все было ясно. И оба подсудимых были
приговорены к 14 годам лишения свободы. Молодые ребята.
Я хочу сказать, что реальная оценка коррумпированности
судов отсутствует.
Что касается оценки коррумпированности органов
внутренних дел, то эти оценки, по-моему, более реалистичны,
ибо в силу “добрых исторических традиций” судьба человека
зависит главным образом не от судьи, а от опера. И более
того, даже не столько от опера, сколько от агента. Эта
ситуация сохранилась до наших дней. Суд по сути ставит
только точку в деле.
В отличие от карательного правосудия,
преступление должно рассматриваться не как посягательство
на государственный интерес, а как посягательство на
права людей
Теперь - вопрос об альтернативах.
Давеча состоялся “круглый стол” по проблемам
уголовной политики. И там я высказал такое забавное
для меня самого соображение. Я сказал, что господа юристы
полагают, будто они занимаются полезным делом, а господа
правозащитники могут убедить некоторых из нас, что мы
занимаемся вредным делом. Но никто и никогда не убедит
нас, что мы занимаемся делом не нужным. Полезное оно
или вредное, но оно кому-то нужно.
Понятно, что убеждая судью не сажать зря
или облегчать условия содержания, мы ничего не добьемся,
потому что многие стереотипы - внутри человека, и он
их упорно воспроизводит. Более того, если определенные
ведомства требуют поступать определенным образом, то
таким образом они и будут поступать.
Одна советская судья, которая слушала мои
лекции по суду присяжных в то время, когда он только
внедрялся (600 судей из всех регионов, в том числе краснодарские,
приезжали в Москву слушать эти лекции), выступила и
сказала, что в жизнь теперь входит суд присяжных, и
это означает начало конца уголовной политики, потому
что заслуживает или не заслуживают подсудимый снисхождения
будут теперь решать присяжные. И под конец она представила
картинку из недалекого прошлого: “Вот я помню времена.
Собирают нас в управлении юстиции и говорят: контрольные
цифры лишения свободы - 70%. Я плачу, - говорит, - но
даю наказание, связанное с лишением свободы ”.
Понятно, в те времена нужно было поставлять
людей на большие стройки народного хозяйства. Появилась
специальная статья в уголовном кодексе. Потом народ
стал называть такое наказание химией. В те времена это
имело какой-то смысл. Какой смысл это имеет сейчас,
сказать трудно. Может быть, система работает по инерции.
Может быть, это средство выколачивания бюджетных средств.
Доколе мы не разберемся с интересом, заложенным
в основу этой политики, мы ничего не сделаем серьезного.
Но поскольку всякие ведомства неколебимы и имеют свое
лобби, в том числе в депутатской среде (кстати, у МВД
самое мощное лобби среди депутатов), то мы можем
пойти только одним путем, если хотим что-то изменить.
Этот путь связан с выстраиванием параллельных структур.
И вот тут я бы привлек ваше внимание к книге
Ховарда Зэра. Называется эта книга “Восстановительное
правосудие”. Благодаря присутствующей здесь Людмиле
Михайловне Карнозовой, ее трудам эту книгу могут прочитать
и россияне. Она ее переводила и редактировала.
Когда она появилась на прилавках, ее расхватали
мгновенно. Ховард Зэр сам по себе - церковный деятель.
Он менонит. Живет в Соединенных Штатах. Благодаря ему
и его друзьям возникла программа примирения.
Ховард Зэр исходит из следующего простого
соображения. В отличие от государственного правосудия,
карательного правосудия, преступление должно рассматриваться
не как посягательство на государственный интерес, а
как посягательство на права людей, то есть
относиться к области отношений между людьми.
Современное правосудие, как оно устроено,
не дает или почти не дает пользы не только обвиняемому,
которого наказывают и который очень редко считает наказание
справедливым, но и потерпевшим.
Вот я рассматриваю дела об убийствах, и по
искам потерпевших сплошь и рядом присуждаю довольно
крупные суммы возмещения морального и материального
вреда: расходы на погребение, тысяч 10-15 рублей, и,
скажем, 100-200 тысяч - моральный вред. Реально потерпевший
никогда этих денег не получает, потому что люди, сидящие
в колонии, ну, может быть, по 2 рубля им и переведут
в месяц. А там 200 тысяч.
При этом правосудие наше устроено очень своеобразно.
Оно наказывает человека не за то, что они причинил вред
кому-то, сжег что-то, убил кого-то, а за то, что он
сделал это без разрешения государства. С разрешения
государства и убивать, и уничтожать имущество, и присваивать
- можно. А вот если это делается самовольно, то государство
за это карает.
Более того. Современная теория уголовного
права при определении наказания исходит из чего? - Не
из размера реального ущерба, а из побочных обстоятельств,
включая состояния психики правонарушителя. Ведь почему
мальчика, укравшего трех хомячков наказали 3,5 годами
лишения свободы? - Учли, что прокрался ночью в магазин,
взломал там что-то, проник через форточку. Т.е. важны,
как говорили в одном фильме, “не перчатки, а священный
принцип частной собственности”.
Важно не то, что он украл хомячков и причинил
ничтожный материальный вред, а важно другое: что он
в принципе способен на такое. И значит его надо изъять
из нашего общества. Вот на этом, кстати, основаны и
так называемые формальные составы преступления. Положил
в карман нож - ты уже и злодей. Больше ничего не надо
для того, чтобы квалифицировать его как преступника.
Так вот, с точки зрения Ховарда Зэра, надо
оперировать не тем, что является объектом карательного
правосудия, а показателем реального вреда. И рассматривать
преступление не просто как нарушение уголовного закона
и наказывать, соответственно, за нарушение уголовного
закона.
“Преступление как посягательство на норму”,
- писал Таганцев, видный специалист по уголовному праву
дореволюционной России. То есть, “преступление - это
посягательство на норму”.
А надо рассматривать преступление,
как посягательство на реальных людей, реальные отношения.
Поэтому в рамках программы восстановительного правосудия
человек не предстает перед судьей раньше, чем состоятся
встречи между обвиняемым и потерпевшим, между преступником
и жертвой. На Западе не знают термина потерпевший, а
говорят жертва. Никаких процессуальных прав у потерпевшего
нет в англо-саксонском процессуальном кодексе.
Благодаря переговорам, которые ведутся с
участием специалистов в этой области, обычно это профессиональный
психолог или же социальный работник, т.е. специалист
именно по примирению, жертва и обвиняемый начинают лучше
понимать друг друга, понимают собственные резоны и приходят
к примирению не только формально, но и содержательно.
Обе стороны переживают эту ситуацию.
И бывают случаи, когда жертва начинает помогать
своему обидчику, помогать деньгами, устройством на работу
и т.д. Составляется примирительный договор. И в этом
договоре отражаются обязательства сторон. Ну, например,
обидчик обязуется возместить вред. Он также принимает
на себя обязательства, скажем, пройти курс лечения от
алкоголизма или наркомании. И вот доколе он соблюдает
правила этого примирительного договора, он не привлекается
к ответственности, он не подвергается никакому наказанию.
В случае, если он отступает от этих договоренностей,
ему грозит ответственность уже в рамках карательного,
формального правосудия.
Вот подобного рода практика начинает внедряться
и в России. Существуют несколько регионов, где по подобной
схеме люди работают. В том числе и в Москве. Несколько
человек в результате не попало в колонии и в тюрьмы,
а осталось в обществе. И не дают никакого рецидива.
Это и есть действительная профилактика. Более
того, и жертва довольна. Сплошь и рядом потерпевший
умоляет в суде не сажать. “Я уж сожалею, что заявила-то”,
- говорит женщина, у которой мальчишка украл батон хлеба,
открыто, правда, украл, но без насилия. Схватил и убежал.
А все равно наказание - в виде лишения свободы.
Многие потерпевшие так и говорят: “Что мне
за радость, что вы сейчас его приговорите к 10 годам
лишения свободы. А кто мне вернет мое имущество? Они
вынесли из моей квартиры, видеоцентр, то, се вынесли,
золото. У меня ничего теперь нет. Я бедный. Так пусть
лучше работает и вернет”. Но даже в том случае, если
человек возвращает похищенное, по нашему уголовному
закону он остается преступником, ничего не меняется.
Можно только снизить ему несколько наказание, и то,
если нет отягчающих обстоятельств.
Так вот, с точки зрения программы примирения,
поскольку нарушение уголовного закона нарушает не права
государства, а права конкретных людей, эти конкретные
люди и договариваются под правовым контролем, приходят
к взаимоприемлемому решению. Благодаря этому потерпевшие
получают свое, а люди не попадают в тюрьмы и лагеря.
Понятно, что это “работа штучная”, что это
работа трудная, но понятно также и то, что карательное
правосудие, особенно в наших малоцивилизованных формах,
тоже ничего хорошего не несет. И совсем не по тому,
что оно плохое теоретически, а потому, что оно перестало
выполнять полезные функции. Более того оно сильно удалилось
от выполнения полезных функций, а работает как бы на
себя. Как, впрочем, и любая система, которая работает
достаточно долго.
Можно ли "дать" за убийство
- 10 лет условно?
Мужской голос: Мы прослушали
лекцию, которая не похожа на обычные учебные лекции,
которые дают, как правило, информацию о существующем
законодательстве и приемах принятия тех или иных решений
на его основе. Здесь лекция проблемная. Нам предлагается
задуматься над очевидными логическими несоответствиями
между статьями права и между отдельными институтами.
Перед нами, между прочим, действующий судья, который
рассказал о приговорах, которые иногда расходятся с
мировоззрением самого судьи. Но он юрист и должен поступать
в рамках действующего закона.
Я думаю, что эти проблемы интересны именно
в плане того, что Эйнштейн, по-моему, говорил о трансформации
идеи, которая проходит целый ряд превращений: от “этого
не может быть никогда” до “это абсолютно реально, абсолютно
общепринято и не вызывает никаких сомнений”.
В этом плане, я думаю, сегодняшняя лекция
была особенно полезна, потому что она затрагивает весь
комплекс вопросов уголовного права, да и процессов тоже.
Думаю, что реальная информация - это самое полезное,
что вы вынесете из этой лекции, если она действительно
стала вам доступна и вызовет у вас определенные суждения.
Пашин: Я хочу еще про одно
дело рассказать. Очень кратко. Это по поводу того, вынужден
ли судья действовать в рамках закона. Судья действительно
вынужден действовать в рамках закона. Но поскольку в
России все определяет не столько закон, сколько практика,
и, в частности, количественные показатели (хозяйство-то
у нас плановое), то очень важно, сколько у тебя оправданий,
сколько обвинений, какой процент лишения свободы ты
даешь и т.п.
Вообще-то говоря, судья, который приобрел
статус независимости и несменяемости, может в рамках
закона игнорировать существующую практику.
А дело вот какое было. Это дело женщины,
которая приехала в Москву, спасаясь от безработицы.
Приехала из города Владимира и намеревалась зарабатывать
здесь проституцией.
В этой ситуации она попала в лапы довольно
мерзкого субъекта, царство ему небесное, которого в
конце концов и зарезала, потому что то, что он вытворял
с ней, не вязалось вообще ни с чем человеческим.
Милосердный прокурор просила 8 лет лишения
свободы, по минимуму. Но суд под моим председательством
наказал ее на срок лишения свободы в 10 лет условно.
Она была освобождена из-под стражи в зале. Верховный
суд после долгого размышления приговор оставил в силе.
Более того, 2 года спустя, в течение которых
женщина находилась на испытательном сроке, в состоянии
условного осуждения, изменилось положение в уголовном
кодексе, и стало возможным считать деянием, совершенным
в состоянии сильного душевного волнения, деяние, которое
было совершено в результате накопления этого самого
душевного волнения.
И Президиум Верховного суда, с учетом изменения
уголовного кодекса, переквалифицировал в конце концов
ее деяние на статью об убийстве в состоянии сильного
душевного волнения. И я помню, как после моего приговора
мои коллеги приходили ко мне, смотрели мне в глаза,
щупали мне пульс и спрашивали, в своем ли я уме.
Я насколько мог пытался их уверить, что я
в своем уме, потому что нет никакой радости от того,
что эта молодая женщина, ей было 22, по-моему, года
тогда, пойдет в колонию на 8 лет. Ничего в это хорошего
нет. Сейчас она замужем за сотрудником милиции в городе
Владимире. У нее ребенок.
|
