2.4. Глухая стена
Самое страшное в следственной тюрьме - глухая изоляция.
Потому с таким нетерпением ждут здесь суда, зоны. Там
будет трудно, в некоторых отношениях труднее, чем здесь,
в относительной сытости и покое. Но, по крайней мере,
не будет этой непроницаемой глухой стены, и можно написать
письмо, получить свидание, и будут доходить, пусть с
опозданием и через руки цензора, вести из дома. Каждому
приходилось, наверное, переживать часы тревоги за близкого
человека, внезапно отделенного от тебя неизвестностью.
Ждать известий, мучиться от тяжелых предчувствий до
рассвета, молиться про себя: Господи, дай хоть какой-нибудь
знак, что ничего страшного не случилось. Теперь помножь
эти переживания не на день, не на неделю...
Тюрьма - безвременье, тюрьма - беспамятство, тюрьма
- могила... У Достоевского - точная формула: мертвый
дом. Переступая порог тюрьмы, формулу уточняешь (не
подозревая, что это лишь первое уточнение): здесь ты
погребен заживо. Следственная камера - склеп, никуда
не денешься, не двинешься, не докричишься, не услышишь
отклика. Не увидишь звездного ночного неба. Дневное
- на прогулке - зарешечено, не твердь небесная, а провал.
В окне не просто решетка (в клеточку), а “баян”, то
есть жалюзи - железные полосы, установленные под углом.
Ни солнца, ни неба, ни травинки, ничего живого. Сердце
еще бьется, ты дышишь, чувствуешь, помнишь... Да что
толку! Стянутое стеной пространство выведено за пределы
жизни. Глухая стена не только вокруг тебя - в тебе самом.
Отгораживает прошлое от настоящего, отсекает все росточки,
что должны были развернуться из вчерашнего в сегодняшнем.
Для первоходочника следственная тюрьма - провал в пустоту,
бездеятельность. Здесь нет дел и забот, которыми ты
был завален на воле. Никаких у тебя связей с прежним
миром не осталось, ничем ты своим близким помочь не
можешь, а они - тебе. И еще, тюрьма - вещь тяжелая в
смысле “ненавязчивого сервиса”. Включают радио в 6 утра
и громыхает оно до 10 вечера с небольшим перерывом,
хочешь - не хочешь, слушай. Или вот сидит вас в одной
камере пятеро, и никуда вы друг от друга не денетесь.
На воле ты мог хоть из дома, хоть от жены уйти. А здесь
нет, здесь вы обречены жить вместе.
И от всего этого тюрьма кажется непереносимостью, невозможностью.
Смерть естественней, преодолимей. Там, за порогом жизни,
- как ни представляй - либо ничего нет, либо - простор...
Поэтому редкий новичок спешит включиться в тюремную
жизнь, все обычно на какое-то время застревают в “прихожей”.
Кажется, так легче, правильней: потоптаться здесь, переждать,
ведь “все пройдет”. Тюрьма не на век, так на хрена и
стараться. Все равно это не твое, твое остапось на воле,
к нему ты вернешься из нежизни, когда закончится срок.
Велик соблазн: не жить, а выживать, закрыться, застыть,
ничего не видеть и не слышать, уйти в воспоминания,
не обращать ни на что внимания. Но, если ты не включаешься
в жизнь, то это для тебя же оказывается хуже - люди,
застрявшие в “прихожей”, как правило, начинают деградировать.
И рано или поздно человек понимает: надо рождаться
для новой жизни, иначе это и не назовешь. Учиться заново
ходить, видеть, слышать, говорить. В первые дни, например,
ты не видишь и не слышишь тюрьмы, с прогулочного дворика
ловишь нездешние голоса: гудки автомобилей, скрип тормозов,
шум моторов и жужжание вентиляторов фабрики, звонки
трамваев, дальний колокольный звон... Потом как-то незаметно
для себя переключаешься и начинаешь слышать, что в тюрьме
происходит. Идет, например, раздача завтрака. У соседней
камеры черпак три раза бьет о дно миски, хлопает форточка-кормушка.
Все понятно - в соседней камере три человека. Слышишь,
как дергается глазок в камере напротив - это контролер
(надзиратель), значит, сейчас и к вам заглянет, и в
считанные секунды, если занимались чем-то запрещенным,
все принимают нужный вид...
В обычаях тюрьмы (наверное, они веками вырабатывались),
есть и то, что не дает человеку умереть там от тоски,
от разрыва сердца.
|
