|
Ксения Васильева
О питерской выставке “Человек и тюрьма”
Выставочный зал, если можно в данном случае так выразиться,
самым замечательным образом гармонирует с выставкой.
Ничего лучше этих кирпичей и столь мерзкого розового
цвета в данном случае и придумать было невозможно –
вот даже пишу. Разве что несколько скучноват дальний
левый угол второго зала и тесновато между стендами второго
зала – но я, в общем-то, придираться совсем не собиралась.
А так – Все Очень-Очень Здорово получилось. И параша
недостаточно впечатляет.
Только вот такая мысль: я уверена, что большинство
восторженной и не совсем публики все это не способно
принять всерьез. Говорю отчасти по собственному опыту,
отчасти – вывод из невольных наблюдений и кривоватых
умозаключений: человек, сталкиваясь с чем-то таким,
объективно страшным/ужасным, объективно воспринять этого
не может, он не верит в это – “Такого не бывает! Это
слишком страшно, чтобы могло уложиться в рамки моего,
в общем-то, благополучного существования. Такого быть
не может! Я не поверю!” – его сознание, или подсознание,
или что там есть, “отмораживается”. Он может посочувствовать
жалостной картинке, но, я уверена, у него не сможет
не проскользнуть мысль: “монтаж!”. И не потому, что
он плохой и черствый человек. Просто он не узнает правды,
пока не ощутит ее на собственной шкуре, пока сам с ней
не столкнется. Если ее ему вот так вот показать – он
не поверит. Он смотрит фильмы, программы новостей, читает
газеты … выставка встает в тот же ряд и обрабатывается
на том же уровне. С неизменным процентом недоверия.
Такой объем информации сложно переработать, сложнее
еще осознать, воспринять, поверить во все это. Ужасов
ведь не мало – сплошные страсти: Чечня, Чернобыль, Афганистан,
Коммунизм, Человек и Тюрьма, Милошевич, Суп Убежал,
Президент Ушел в Отставку, 324 Тысячи Автокатастроф
На Дорогах Приазовья, Поезд Сошел с Рельс – Столько-то
Пострадавших, НТВ, Пожар, Апокалипсис!!! –А-А-А-А-А…
А я почему-то живой… а ведь все не так уж и плохо… жить-то
можно, оказывается… Видимо, я – ни при чем, значит это
– не мое дело. Пока не умрет твой сын, хотя бы сосед,
просто какой-то человек, о котором ты что-то слышал,
где-то видел, откуда-то знал, почему-то так вот вдруг
страшно грустно… и ничем ты никому не поможешь, мертвых
не воскресишь, сам не повесишься – семья и старая мама…
И все по-старому. И как будто страшно никогда не было,
ничего не произошло, что-то не так… а как должно быть?
Так как есть? Или ничего нет? Свечку поставил, помолился,
успокоился и живешь опять. И ничего тебя не трогает.
Вот и все.
Татьяна Вольтская
Тюрьма как форма бытия.
Невское время No 82(2542), 8 мая 2001 г.
В стране, где четверть мужчин побывали за решеткой,
три четверти предпочитают об этом не знать.
Кумачовый транспарант, белые буквы: "Отсутствие
у вас судимости – не ваша заслуга, а недоработка системы".
Справа – дощатый забор с надписями: "Блок 1",
"Блок 2", "Запретная зона", слева
– лестница на третий этаж. Это еще не зона, это пока
только выставка "Человек и тюрьма", об открытии
которой "НВ" сообщило на днях. Действует она
в культурном центре "Пушкинская, 10" до 27
мая с 15 до 19, кроме понедельника и вторника.
Зачем я так навязчиво объясняю подробности, словно
не совсем вежливо толкаю читателя непременно туда пойти?
Да, толкаю. Да, делаю это навязчиво, не совсем вежливо
– и совершенно сознательно. Создал выставку Центр содействия
реформе уголовного правосудия, она уже ездила по другим
городам, на ней побывали 80 тысяч человек, а должны
бы побывать все. Сама я вышла оттуда с ощущением, что
некая сила взяла меня за шиворот и провезла носом по
этим залам – нет, не по залам – по собственной душе,
показав мне все ее падение, всю мерзость ее запустения,
в точности измеряющегося нежеланием смотреть на то,
на что не смотреть нельзя.
Мы как будто все знаем – и что тюрьмы у нас переполнены,
и что нахождение в камерах и следственных изоляторах
по международным нормам приравнено к пыткам. Но одно
дело знать, а другое – видеть, как это бывает на самом
деле. Одно дело просто знать, что много народу сидит,
другое – прочитать, что ни одна страна мира в ХХ веке
не отправляла в тюрьмы такую огромную часть населения,
как Россия, что в наших тюрьмах и колониях сидит 1/8
часть всего тюремного населения планеты, и что каждый
четвертый взрослый мужчина нашей родины – бывший зек.
Только переведешь дыхание от шокирующих цифр – обнаруживаешь
за спиной грязный забор: "На прогулках сидеть запрещается",
за низенькой дверью – пространство, завешенное сеткой
и опутанное колючей проволокой. Отвернешься от проволоки
– прочтешь, что в наших тюрьмах не просто свирепствуют
туберкулез, чесотка и прочие болезни, о которых мы тоже
в принципе знаем, нет – там, оказывается, возникает,
распространяется, как пожар, и с угрожающей быстротой
перекидывается в мирную жизнь новая болезнь – множественно-лекарственно-устойчивая
форма туберкулеза (МЛТУБ), которую ВОЗ – Всемирная организация
здравоохранения ООН – объявила главным инфекционным
заболеванием XXI века, Россию же назвала основным источником
ее возникновения и распространения. Подсчитано, что
если эпидемию не остановить (а остановить ее, не уменьшив
резко число заключенных, нельзя), то всего через 10
лет два миллиона российских граждан будут инфицированы
неизлечимой формой туберкулеза.
Дальше были глаза. Глаза несмирных детей (так назывались
малолетние преступники в царской России), особенно глаза
одного подростка с фотографии Ю.Афонина, в которых смешалось
все – и боль, и упрек, и одиночество, и жажда мести,
– взгляд, как пощечина, от которой до сих пор горит
лицо. Я не знаю, что совершило это человеческое существо,
только знаю определенно – то, что совершили с его душой,
не может быть оправдано никакими провинностями.
За глазами мальчиков – глаза девочек, за глазами девочек
– глаза мужчин, за глазами мужчин – глаза женщин. Тесные
камеры, грязные нары, рваные одеяла, жалкие лохмотья,
бачки с баландой, от вида которых начинает мутить. Одичавшие
дети. Больные умирающие старики. Между огромными, во
всю стену, фотографиями – выдержки из писем. 18-летний
мальчик Дмитрий Коновалов (1-е туботделение учр. ОР-216/12,
город Кирово-Чепецк Кировской области) пишет, как отец
увез его, маленького, от матери, суля золотые горы,
а вскоре женился на женщине с ребенком, родились еще
трое детей, взрослые регулярно все пропивали, настал
день, когда было "нечего кушать". "И
тогда я стал совершать преступления ради нашего спасения".
Мачеха ему пишет: никто тебя не заставлял воровать,
помощи не жди; отец сидит, родная мать от Дмитрия отказалась.
"Я не знаю, – заключает Дмитрий свое письмо, –
как сделать твердый шаг в этой тяжелой жизни, как определиться.
Помогите мне морально и материально, пожалуйста. Я еще
не потерянный человек в этой жизни, не закрывайте на
меня глаза". Это письмо не имеет конкретного адресата,
оно послано в надежде, что кто-нибудь его получит, –
стало быть, послано всем.
Идешь по выставке – словно читаешь современный "Архипелаг
ГУЛАГ". Подавляющее большинство получает огромные
сроки за незначительные провинности. Женщина украла
2 килограмма сахара и 380 граммов печенья – и сидит
2 года. Голодные подростки залезли в садовый домик и
получили 5 лет колонии. Разве преступление хоть сколько-нибудь
соответствует наказанию? Таких преступников – большинство.
Они живут в нечеловеческих условиях, постоянно голодают,
мерзнут, подвергаются унижениям, пыткам и избиениям
как со стороны своих сокамерников, так и со стороны
охраны, находящейся с настоящей воровской "элитой"
в прекрасных отношениях, – в этом смысле со сталинских
времен не изменилось ничего.
40 % зеков – "обиженные" или "опущенные";
когда представляется случай, они сами начинают "обижать"
и "опускать". "Нас обязаны за наши преступления
лишать свободы, не отказывая более ни в чем, – пишет
один заключенный. – Нас же в первую очередь стараются
превратить в животных".
Одно дело знать это, так сказать, абстрактно, другое
– видеть фотографии и документы жертв чудовищной судебной
машины. Вот человек, десять лет находившийся под следствием,
– его вина так и не была доказана, но он продолжал сидеть,
пока его не постиг инсульт. Но даже это не показалось
судьям достаточным поводом для изменения меры пресечения
– несчастный продолжал сидеть, пока не умер от второго
инсульта – так и не дождавшись суда. Вот другой человек,
чья вина тоже не доказана, – он просидел два года и
умер от эмфиземы легких, комиссия тюремных врачей за
два дня до его смерти вынесла заключение, что состояние
его здоровья удовлетворительно. Теперь вот мать пишет
письма, хочет найти виноватых...
Дальше – веселый стенд с поделками заключенных: жизнь
везде жизнь, даже в аду. А еще дальше – подробное описание
пыток, применяемых повсеместно (я это подчеркиваю –
пытка в России в начале III тысячелетия – массовое явление)
в следственных изоляторах для того, чтобы выбить показания.
Цифры – опасная вещь. Как они ни чудовищны, они заслоняют
отдельного человека с его единственной трагедией. Авторы
выставки поняли это прекрасно, потому и не ограничились
статистикой. Экспозицию как бы пронзает два невидимых
луча – от общих страшных цифр к страданию частного человека,
от страдания частного человека – к евангельским истинам,
опять же общим для всех. При входе – слова апостола
Павла: "Помните узников, как бы и вы с ними были
в узах". В глубине – распятие, но не на кресте,
а на тюремной решетке. Мгновенно вспоминаешь разбойников,
страдавших рядом с Христом, о котором сказано, что "к
злодеям причтен", то есть и к тем, кто сидит сегодня
в "Крестах", "Матросской тишине"
и любом другом узилище.
Выходишь на улицу – и мир двоится, разделенный на непрочный
космос обычной жизни и яростный хаос зоны, шевелящийся
тут же, рядом, готовый схватить любого, не важно, правого
или виноватого, пока мы делаем вид, что все в порядке.
Это спокойствие – и есть главное преступление, в котором
повинны все мы, поскольку о нем молчим.
|
